и молчал, но в этот раз его улыбка говорила больше, чем слова. Прошла минута, две… Никто из них не шелохнулся. Только некий Пак у двери опять хихикнул, будто находил все это смешным. Джек и сам чувствовал себя нелепо. Чего он хочет от того, у кого даже нет души? Или кто умеет прятать ее настолько глубоко, что ее поиск сродни прыжку в кроличью нору? Этот человек – или кем бы он там ни был – пытается разрушить то, чему Роза посвятила годы жизни. То, что Джек поклялся защищать, хранить как зеницу ока. Пусть над ним смеются, пусть показывают пальцем, пусть он, придя сюда, выглядит как дурак и трус, но Самайнтаун никто и никогда у него не заберет.

– Ну, можно и по-другому… – произнес вдруг Ламмас, не ответив на вопрос так же, как Джек до этого проигнорировал его. – Я могу забрать себе Самайнтаун сам, по кусочкам. Когда все здесь зарастет и даже сами жители покроются цветами, ты вспомнишь наш разговор и будешь жалеть, что не согласился сразу. Я ведь просто хотел быть вежливым…

– Я тоже. Как жаль, что у нас не получилось.

Тень Джека всколыхнулась. Тень Ламмаса – что он, правда, заметил не сразу – тоже. Вся комната пришла в движение.

Стол покатился по ней, как колесо, утягивая за собой стулья и комоды. Разбились хрустальные шары и раскололись спиритические доски с черепами, со стен посыпались фотографии в стекле и рамах. Спальня была большой, просторной, но даже она не смогла уместить в себе противоборство двух стихий. А они стихиями и были: цветы Ламмаса пожухли от осенних холодов, затхлые листья Джека расцвели от летнего тепла. Древко косы легло ему в ладонь, острое лезвие истекало тьмой, и одним взмахом, легким, будто он потягивался после сладкой дремы, Джек стремительно обрушил на Ламмаса режущий удар.

Раздался звон. На ковер и на разбросанную мебель полетели искры. Коса встретилась с изогнутым серпом.

– Не вмешивайся, Пак!

Джек даже не заметил, как тот, что у двери, попробовал напасть, подобравшись к нему с боку. На сморщенном лице сверкала зловещая ухмылка, но одно слово Ламмаса – и он прильнул назад к стене. Джек удивился, почему тот отказался от подмоги, но затем все встало на свои места.

– Барбара, – прошептал Джек, почувствовав, как она дрожит от натуги.

– Как ты ее назвал? – Ламмас вдруг осекся, но тут же тряхнул головой и кинулся на него опять.

Джек никогда прежде не встречал равного себе, и уж подавно не встречал того, кто его бы превзошел. Движения Ламмаса были выверенными, такими же воздушными, как его, но точечными, резкими, будто он и впрямь стругал пшеничные колосья, а не дрался. Серп, черный, матовый, тоже сотворенный из сгустившейся тени, отбивал выпады косы, абсолютно не прилагая к этому усилий. Джек резал, но не разрезал. Атаковал, но затем вновь пятился. Барбара скрипела, тряслась в его руках, и ему казалось, что он слышит ее плач, жалобный и детский. Будто ребенок со взрослым дрался – такая же пропасть разверзлась между силой Ламмаса и Джека, ровно настолько Джек уступал ему. И дело было вовсе не в особенном серпе, не в том, что Ламмас управлял им как оружием, а Джек своей косой как близким другом.

Дело было в нем самом.

– Ты такой слабый, Тыквенный Король, – хохотнул Ламмас, и действительно: пока он спокойно рассуждал, лениво защищаясь одной рукой, а другой приглаживал растрепавшиеся кудри, Джек крутился, как юла. – Удивительно! А ведь какие слухи о тебе только ни рассказывали. И будто ты всех злодеев держишь в страхе из-за какого‐то там инцидента семь лет назад, и будто даже медвежья стая – дикая, злее волков – ходит перед тобой на задних лапах… Я уж приготовился, думал, мы и камня на камне в Лавандовом Доме не оставим! А оно вон как пресно, местный лимонад из облепихи и то больше впечатления на меня произвел. Я разочарован.

Казалось, в одной его руке с перчаткой больше силы, чем во всем Джеке от тыквенного хвостика до ног. Он закряхтел, когда Ламмас извернулся, перепрыгнул лежащий стол и ударил его сверху. Коса и серп опять скрестились, Джек выставил Барбару над головой, пригнув одно колено, и впервые их с Ламмасом лица оказались друг к другу настолько близко. Черные глаза смотрели в упор, не моргая, и Джек бы соврал, если бы сказал, что не испугался в тот момент.

Он… Он правда такой слабый? Он не может защитить свой город?

– Похоже, ты никого не сможешь защитить, – вторил его мыслям Ламмас. – Почему ты вообще так рьяно стремишься это делать? Почему не бросишь Самайнтаун? Эти жители ведь такие неблагодарные… Никто из них даже не замечает твоих стараний! Бегаешь туда-сюда, как шавка, лампочки меняешь, скамейки двигаешь, потерянных детей находишь, а они вместо того, чтобы благодарными быть, меня зовут! На твое место приглашают, представляешь?

– Тебя призвали в Самайнтаун? – Джек едва не выронил косу. – Кто?

Ламмас по-мальчишески хихикал, пока тот перебирал варианты один за другим. Винсент Белл? Лавандовый Дом, потеря сына, меценат в гостином зале… Нет, этого просто не может быть!

– Видишь ли, Джек, ты в Самайнтауне на самом деле никому не нужен. Все, что ты делаешь – отнимаешь работу у социальных служб. Что хорошего ты сделал для города по-настоящему? Стал лицом уличных листовок? Глупая маленькая тыква! Небось даже не в курсе, что местные болтают за твоей спиной. Хоть и дорогу не переходят, но и в глаза не смотрят, правда? Все потому, что считают тебя шутом. Признай, ты ведь такой тюфяк…

– Закрой свой рот!

– Что такое? Правда тыквенные глазки режет? А помнишь ту драку на парковке…

– Это были обычные подростки, все они такие! – воскликнул Джек. Голос его звучал будто сквозь стиснутые зубы. Вены вздулись на худых руках, мышцы свело судорогой. Еще никогда он не ощущал такой сильной слабости, как от серпа, что все давил, давил. Казалось, еще немного, и от перенапряжения Джек треснет пополам вместе со своей тыквой.

– Вот именно – подростки! Даже они не воспринимают тебя всерьез, что уж говорить о взрослых? Женщины, мужчины… Ты для них как обезьянка в смешной шапочке, с которой фотографируются на память. Ты ведь даже пока ко мне шел, успел попозировать для парочки туристов, я прав?

– Откуда ты…

– Тыквенный Король, – продолжал Ламмас, заведенный, в такт своим ударам. Серп непрерывно стучался о косу, как молот. Удар, удар, удар. – Король, который не может справиться всего лишь с одной крысой, прорывшей в его замок тайный ход. Знаешь, теперь я ничуточки не удивлен, что над тобой смеются.

– Да чего заладил?! Ну и пускай