— Папа, а чего ты надел куртку? Озяб?

— Немножко, малыш. Здесь сквозит… Не люблю я дорогу, особенно зимой. По-настоящему согреться можно только дома, а на постоялых дворах всегда холодно.

Подранок опустил взгляд на точильный камень. С тех пор как он вдохнул жар огня, пожирающего его дом, ему было холодно везде и всегда. Он уже и привык к этому, перестал замечать — да вот вспомнилось при виде чужого счастья…

Отец мальчугана уселся у стола, и Гилани тут же полез к нему на колени с бесцеремонностью любимого и балованного ребенка.

— Папа, я тоже хочу меч! Я хочу научиться карраджу!

— Мальчик мой, ты же знаешь, я против. Меч — плохая игрушка для ребенка… да и для взрослого тоже.

— Я вырасту и буду наемником!

— Зачем, дорогой мой? Убивать людей и получать за это деньги… да и самого убить могут… Лучше учись как следует — и вырастешь уважаемым человеком. Станешь, как папа, главным смотрителем дворцовой библиотеки…

Отец еще что-то говорил, мальчишка щебетал в ответ, но потрясенный Подранок ничего не слышал. Рука привычно водила точильным камнем по мечу, но устремленный на клинок взгляд видел на светлой полосе стали кровь и огонь.

Главный смотритель дворцовой библиотеки.

Гилазар Стрекозиный Берег.

Последний из Рода Вейор.

Кровный враг. Негодяй, оклеветавший Ниджанги, сломавший ему жизнь, сделавший его разбойником.

* * *

— И что, эти ящеры разговаривают по-человечески?

— Не так бойко, как бродячий сказитель в кабаке, а все-таки понять можно, — с готовностью отозвался Арби.

Высокородные господа были довольны тем, как он пел за ужином. Подозвали, дали серебряную монету, завели разговор.

Вот только разговор почти сразу съехал на ящеров, что проживают у Кринаша. Конечно, ящеры — твари занятные, а только очень уж господа ими интересуются. С чего бы это?

Но своего недоумения певец не выдал ни словом, ни взглядом.

— А сам ты с ними часто болтаешь?

— Случается. Соседи же, на одном постоялом дворе живем.

— А на их языке хоть самую малость не научился разговаривать?

Вместо ответа Арби издал протяжное шипение.

— Это ты что сказал? — заинтересованно подался вперед властитель замка.

— Доброго здоровья господам пожелал, — бессовестно «перевел» Арби. Кто в этом пиршественном зале мог поймать его на вранье?

— Так ты знаешь их язык? — с явным недоверием уточнил гость из столицы.

Арби тут же унял свое бренчание:

— Где уж мне! Выучил словечко-другое…

— Любознательный… — неопределенно протянул Глава Клана Спрутов. — А не жаль тебе бесплатно-то любопытствовать?

— Да кто ж мне за это заплатит? — ухмыльнулся Арби.

Унтоус решил, что с жалким бродячим певцом незачем разводить долгие церемонии, и бухнул напрямик:

— Я не пожалел бы… небольшого подарка тому, кто взялся бы приглядывать за ящерами. С кем из людей они встречаются, о чем беседы ведут. Я — властитель здешних земель, и мне не все равно, что за племя вскоре поселится у меня под боком и какими делами займется.

Арби не стал объяснять Унтоусу, что ящеры если не спят в сарае, то охотятся в лесу — а там за ними приглядывать так же невозможно, как следить за каждым шагом волчьей стаи. Возражать Спруту было опасно. К тому же парень смекнул, как помочь Дождику.

— А что же это за… небольшой подарок? — Певец в точности скопировал запинку, прозвучавшую в словах властителя.

Унтоус хотел посулить еще одну серебряную монету, но вмешался Глава Клана:

— А чего бы ты хотел, бродяга?

— Я зимую в «Посохе чародея», — с простодушным видом ответил певец. — Кринаш скуповат, а хозяйка его каждую крошку в хозяйстве пересчитывает. Плеснет мне вина на донышко кружки — и пой за это весь вечер. А это ж такое удовольствие — посидеть у очага, потягивая всласть винцо и слушая бурю за окном. Вот если бы господа пожаловали мне бочечку вина, мне бы ее до весны хватило.

— Ах, шельмец! — расхохотался Ульрауш и обернулся к хозяину замка. — Вроде не так уж дорого он просит?

«Тебе уж точно не дорого, — подумал зло Унтоус. — Не ты вино у заезжих купцов покупал!»

Но вслух сказал:

— Ладно, пройдоха, договорились. Но ты ведь не надеешься, что вино будет с астахарских виноградников?

* * *

Со стороны казалось, что нового постояльца ничего не тревожит. Наточил человек свои мечи, потом по первому слову хозяина, без спора отнес их в сарай. А теперь сидит в углу, прислонился спиной к стене, глаза прикрыл — задремал в ожидании ужина…

Но Кринаш, проходя через трапезную, бросил на неподвижную фигуру гостя тревожный взгляд. Хозяин и сам не знал, что его обеспокоило. Просто чутье человека, не первый год держащего постоялый двор…

Чутье не подвело бывалого хозяина.

Нет, его постоялец не задыхался от ненависти. Не чувствовал на коже жар огня, уничтожавшего его дом. Не слышал криков гибнущей жены, плача младенца в горящей люльке.

Ниджанги мучительно искал ответ на вопрос: почему Безликие допустили такую несправедливость? Почему он лишился любимой жены, новорожденного сына, дома, честного имени — всего! — а негодяй, который причинил ему столько зла, теперь счастлив? А он счастлив! Даже смотреть на мерзавца не надо — достаточно послушать: «Гилани, где ты был, я уже начал беспокоиться… Какой чердак? Какая птица?.. Ах, у хозяйского малыша там птица?.. Ты осторожнее, дорогой! А если бы она тебя клювом — в глаз?..»

Сын Ниджанги погиб в огне, когда ему не было и трех дней. А этот мерзавец из Рода Вейор любуется на своего сынишку — крепкого, здорового, смышленого…

Подранок не лгал, когда говорил Уанаи, что не хочет больше мести. Он не рвался в Джангаш на поиски своего последнего кровника. Но столкнуться с ним лицом к лицу… глядеть на счастье врага…

Мысль о том, чтобы прикончить Гилазара, Подранок отбросил почти сразу. Мертвые не страдают. Мертвый ложится на погребальный костер, как в постель. Кончен день, можно отдохнуть — а наутро проснуться для новой жизни.

Страдают живые, потерявшие то, что им дороже всего.

«Ты лишил меня семьи, Гилазар из Рода Вейор. И пусть меня судят хоть люди, хоть боги, но я заставлю тебя прочувствовать мое горе до последней капли. Ты узнаешь, что это такое — смерть любимого ребенка…»

* * *

— Что это? — Голос Маринги дрогнул.

Челивис невольно вскинул перед собой руки в жесте, отвращающем беду. Но тут же бросил взгляд на спутницу — не сочтет ли она этот порыв трусостью?

Нет. Сама взволнована. Уж очень внушительно, даже жутковато выглядит встретившая их меж расступившихся деревьев гигантская каменная чаша.