Не исключено, что на ситуацию оказали влияние слухи о том, что некий высокопоставленный чиновник в администрации Президента, курирующий независимую судебную власть (в России принято курировать все ветви власти), заметил: «Сегодня судей стреляют, как куропаток, а завтра что — на Старую площадь братков пришлют?» И нервно пошевелил бровью. Дискурс достиг цели — негласная позиция прокуратуры, Следственного комитета и солидарного с ними Верховного суда по вопросу ответственности судьи Калашникова была очевидной: «судья герой, бандитов под шконку». МВД и не спрашивали.

А сам Калашников приобрел репутацию железобетонного свойства, а также настоящую неприкосновенность во всех смыслах. И то, и другое для обычного районного судьи означало бы профессиональное фиаско, возврат к должностному окладу и нищету. Калашников обычным не был. Откровенно говоря, деньги Калашникова не заботили — его, как и других судей, нищим в обывательском смысле этого слова назвать язык не поворачивался. Даже после выхода в отставку ему по закону гарантировалось пожизненное ежемесячное содержание, а эта сумма с учетом выслуги, профессиональной квалификации и надбавок существенно превышала сто тысяч рублей. Маловато, но все же выше официального порога бедности раз в пятнадцать. Что же касается карьеры, то подобных замыслов судья не вынашивал — возраст не тот, да и моральные принципы не позволяли.

Учитывая недостаточный уровень этической эрозии Калашникова, ему давно (а крайние годы и подавно) не поручали рассмотрения дел, зависящих от утомительных переговоров с совестью. Знали, что все равно судить будет по закону. Однако жизнь стремится к равновесию: порой появлялись материалы, в которых востребована объективность в том виде, в котором ее подразумевает закон. Непредвзятое судебное следствие получалось у Калашникова даже лучше, чем патиссоны на его даче. К таким делам и относился иск Нестерюка.

Сам Нестерюк на процесс не являлся, делегировав своего представителя, сотрудника юридического департамента министерства Алпатова. Высокий нескладный Алпатов с умными глазами разочаровавшегося в своей профессии человека заканчивал излагать тезисы, доказывающие осведомленность «Излучинского обозрения» и лично гражданина Юрьева о недостоверности их клеветнических измышлений. При этом он с осуждением поглядывал на адвоката ответчика.

Юрисконсульт Девятова, представлявшая «Обозрение», — чуть полноватая брюнетка в строгом брючном костюме — не выглядела взволнованной. Вполуха слушая оппонента, она неторопливо перелистывала содержимое папочки, утвердительно кивая то ли своим мыслям, то ли тяжеловесным формулировкам искового заявления.

Судебный процесс не отличался динамичностью — Калашников задумчиво листал бумажки, изредка бросая взгляд на двух субъектов, примостившихся на самой дальней скамье зала. Принцип гласного и открытого судопроизводства, закрепленный в Конституции, позволял всякой швали немотивированно посещать заседание, а он, Калашников, не имел права потребовать объяснений повышенного интереса к процессу. Впрочем, судья догадывался, кто это. Наблюдатели. Неприятный тип в ботинках из кожи ската — Мотыга, а рядом с ним, с тщательно ухоженной щетиной, холодными голубыми глазами и тонкогубым ртом — Хонда.

Судья Калашников являлся осведомленным даже по судейским меркам человеком. Именно на него председателем были возложены обязанности по вынесению решений о проведении оперативно-розыскных мероприятий, требующих решения суда. Для таких решений нужно рассматривать и утверждать постановления субъектов оперативно-розыскной деятельности. Сами постановления представляли собой документ с расплывчатой описательно-мотивировочной частью: подозревается, имеются данные, есть основания полагать… Какие основания и где имеются? Да в делах оперативного учета. А они секретные, любому судье это дело не поручишь. Председатель закреплял одного на район. Проверяли через ФСБ, оформляли допуск к гостайне, потом назначали.

Следователь в прошлом, Калашников знал, что половина попыток «органов» ограничить конституционные права граждан путем, допустим, прослушивания телефонных переговоров шиты белыми нитками. Дела оперучета, кстати, действительно до сих пор прошивались нитками — так легче их опечатывать. И часто Калашников требовал такие дела представить для изучения, а что, имел право. И для расширения кругозора полезно.

О том же Мотыге, по которому уже два года работало областное управление по коррупции, Калашников знал столько, что потянуло бы лет на десять. Строго режима. Но почему-то пока гуляет. Хонду, Эльдара Айратовича Киреева, члена преступной группировки братьев Ильчевых, Калашников сам «запирал» на тридцать суток полгода назад по возбужденному делу о перевозке и хранении оружия, потому и помнил. Потом выпустили, «доказуха» оказалась слабая. Группировка Ильичевых специализировалась на крышевании межрегиональных автоперевозок. Хонда имел один пятилетний срок, вышел по УДО, характеризовался умным, изворотливым, жестоким. У Ильичевых он отвечал за взаимодействие с органами власти.

— Представитель истца, суд ваши доводы услышал, — Калашников отложил в сторону ходатайство о приобщении документальных доказательств и кивнул Алпатову, разрешая сесть. — Представитель ответчика! Поясните свою точку зрения касательно предмета иска.

— Уважаемый суд! Наша позиция предельно ясна. Как следует из представленного мной отзыва, ответчик реализовывал свои права в рамках закона «О средствах массовой информации». Статья первая закона дает право на поиск, получение, производство и распространение информации. Извращенное толкование вопросов, которые, кстати, были направлены на установление истины и не казались личной тайны истца, пусть остается на совести этого истца. Более того, на эти вопросы ответы так и не получены. Аргументы истца о неисполнении ответчиком требований по обязательному согласованию текста материала мы полагаем несостоятельными. Подобное требование, и это всем очевидно, является неконституционным. Статья три закона «О СМИ» такие попытки называет цензурой. Касательно психоэмоциональной окраски статьи, которая, якобы, порочит деловую репутацию истца и оскорбляет его, необходимо указать следующее. Доводы истца об оскорблениях являются несостоятельными и не основанными на законе. Вот, ваша честь, извольте. Заключение лингвистическо-литературоведческой экспертизы, выводы которой недвусмысленно опровергают тезисы истца. Заявляю ходатайство о приобщении.

Калашников одобрительно посмотрел на Девятову и подал знак секретарю, сноровисто принявшему из рук адвоката документы. И без экспертизы все понимали, что журналист, а затем и газета воспользовались старой уловкой вида «Вы перестали пить коньяк по утрам?». У Нестерюка не было и быть не могло приемлемых ответов на поставленные перед ним вопросы. Передохнув, Девятова продолжила.

— Статья сорок семь закона дает право журналисту излагать свои личные суждения и оценки в сообщениях и материалах. Аккредитованный журналист, находящийся в штате издания и действующий в соответствии с редакционным заданием эти суждения изложил, а еженедельник разместил на своих страницах. Напоследок отмечу, что истец так и не удосужился реализовать свое право на опровержение, а ведь закон такую возможность предоставляет. Этот факт свидетельствует об отсутствии у истца стремления к установлению истины и разрешения претензий в досудебном порядке. Все происходящее очень напоминает злоупотребление правом и попытку ограничения свободы печати. На основании изложенного прошу уважаемый суд отказать в удовлетворении заявленных истцом требований. Уважаемый суд, у меня все.