А сейчас нам нужно заново выстраивать отношения, и непонятно с чего начать. И вообще, о каком начале может идти речь, если я ношу под сердцем его ребёнка? Кажется, пришло время для Марка – следующий шаг за ним, я сделала всё, что могла.

Глава 48. Марк.

После того, как состоялось слушание, на котором у нас появился шанс – реальный, а не мнимый, на то, что всё, в конечном итоге, будет хорошо – я снова открыл папку, в которой были материалы дела, переданные мне в самом начале. Мне не давала покоя ситуация с диспетчерами в аэропорту Шереметьево. Обвинить их в том, что самолёт был неисправен – невозможно. В том, что он упал и взорвался – тоже. Я ещё раз внимательно вчитался в документы.

В виду того, что на радарах самолёт был обнаружен не сразу, а сигналов он не подавал, у Д.1 (диспетчер номер 1, имена намеренно опущены) не хватило времени для того, чтобы развернуть другие рейсы и освободить полосу для воздушного судна Deutsch Airlines. Видео с камер наблюдения, изъятые с командно-пропускного пункта, отчётливо дают представление о том, что точка, обозначавшая разбившийся борт, подавала сигнал задолго до того, как её заметили.

Я потёр переносицу. Что-то тут не то. До сегодняшнего дня я не обращал внимания на эти данные, однако сейчас меня это задело. Если самолёт был на радарах у пропускного пункта, и они, не получив обратной связи, не попытались ничего сделать, то в факте свершившегося виноват ни Том, ни я, ни техники, а диспетчера. Неисправность борта не означает неминуемой катастрофы. А неслаженная работа диспетчеров…Я снова углубился в чтение.

В виду того, что связь с землёй у борта №5-1-7 отсутствовала, навигация была неисправна, командир воздушного судна принял единственно верное решение о посадке самолёта. Нехватка топлива не позволяла ему лететь на менее загруженный аэродром.

Дальше было много текста о том, насколько я классный пилот (не хватало фотографии и грамот), и что я ни в чём не виноват.

Благодаря слаженной работе Д.1 и Д.2 удалось избежать более масштабной катастрофы. Оперативное решение Д.2 позволило самолёту турецких авиалиний резко изменить курс и избежать столкновения и ещё большего количество жертв.

Всё же разбираться во всех этих перипетиях должны специалисты. У меня было всё просто – я был в кабине пилота – я виноват. Том считал иначе. Самолёт не прошёл проверку, значит, вина всецело лежит на нём. Техники виноваты потому, что не проверили самолёт перед отправкой. А в конечном итоге оказывается, что диспетчер не обратил внимания на то, что на радаре есть борт, не подающий никаких сигналов и не дающий обратной связи.

Я позвонил Тому.

– Том, не занят?

– Нет, что-то случилось? – тревожный голос, который я постоянно слышал, когда кому-то звонил, иногда меня раздражал. Было ощущение, что раз я не могу ходить, то у меня обязательно должно что-то случиться.

– Ничего, – поспешно ответил я, – когда ты разбирался с материалами дела, тебе не показывали видео с камер наблюдения с командно-пропускного пункта Шереметьево?

– Нет. Я знаю, куда ты клонишь, Марк. Я тоже читал про диспетчеров, которые не заметили твой борт. Но уже наняли команду, которая сымитировала ситуацию, в которой диспетчер замечает ваш борт вовремя. Вы были слишком низко, и всё равно пропахали бы полосу. Только скорее всего бы носом.

– Странно, – я задумчиво помолчал, – мы при любых обстоятельствах должны были прилететь в Шереметьево, значит, они ждали наш борт. Хорошо, мы не выходили на связь, но с радаров не пропадали же?

– Проблема как раз в том, что пропадали. Вы появились на радаре незадолго до катастрофы. Потом снова пропали и появились. Марк, зачем ты снова копаешься в этом деле?

– Потому что ты сказал, что ты…

– Оставь мои проблемы мне, – мягко попросил Том, – ты сделал то, что мог. Кейт нашла адвоката, а Густав Хорст даст в суде показания. Судя по тому, что он сказал – проблема с техническим обслуживанием самолёта уходит в далёкое прошлое.

– Он согласился? – неверяще переспросил я.

– Я разговаривал с ним вчера. Встретимся с ним на днях. У него рак, и он, действительно, очень плох. Не возьмусь за предсказание продолжительности его жизни, но думаю, что осталось недолго. А потому его не смогут привлечь к ответственности. Он рассказал мне о том, что этот самолёт должен был быть снят с рейсов ещё тогда, в две тысячи семнадцатом году, однако покупка нового самолёта привела бы компанию к кризису. Тогда летали часто и много, износ был выше. В общем, они решили, что закроют документы, однако забыли внести нужные данные в отчёты. Точнее, они просто не подумали о том, что когда-то кому-то эта информация окажется нужна. Но всё тайное становится явным. Отчёты хранятся очень много лет, и у них слишком много копий. При желании – докопаться до истины очень легко.

– Значит, ты не при чём?

– А ты? – ответил он вопросом на вопрос, – Ты чувствуешь себя виноватым?

Я поколебался, думая, как правильно ответить на этот вопрос. Вина, которая сопровождала меня несколько месяцев, безусловно, была не такой невыносимой, однако всё же она всё ещё была со мной. Умом я понимал, что прямой вины в случившемся у меня нет. Посадить самолёт с топливом на нуле на полосу, на которой было ещё два борта, без указаний диспетчеров, наверное, мог только великий человек. Я пока к таким не относился. Но в то же время, я почему-то выжил, а другие – нет. И осознание этого факта не даёт покоя мне и по сей день. Возможно, если бы я погиб в тот день, если бы сейчас не разговаривал с Томом, всё было бы по-другому, не было бы прямого свидетеля произошедшего, и я был бы лишь одним из тех, кого жалели бы и вспоминали, как человека, который в очередной раз совершил ошибку, не сумев спасти самолёт и его пассажиров. Но жизнь ко мне благосклонна, она дала мне этот шанс. И явно не для того, чтобы до конца дней своих я винил себя в том, что случилось. А потому…

– Нет, Том, я больше не чувствую своей вины, как и не чувствую твоей. Сейчас мне кажется, что случилось то, что… случилось. Без причин или с ними. Исправить ничего нельзя, вернуть – тоже. Копаться в деле, безусловно, интересно, и я не могу себя остановить. Но думаю, что в случившемся виноваты все понемногу