– Кстати, а он знает, что ты поехал именно ко мне?

– Откуда!

Профессору меньше всего хотелось продолжать мучительный этот разговор.

– И зачем ему это знать?

– А ежели узнает? Ты не боишься?

– Нина! – укоризненно проговорил профессор, вторично обнимая её за плечи. – Ну, всё, хватит об этом!

– Значит, боишься! – Увернувшись из-под обнимающих её рук, Нина вздохнула. – Значит… А я, дура, вообразила себе бог весть что…

В это время в дверь негромко постучали, и профессор даже обрадовался сему обстоятельству.

– Разрешите, Виталий Павлович? – В дверь всунулась лохматая шевелюра Бугрова. – Я на минуточку!

– Да, да, Александр Сергеевич! – поспешно произнёс профессор, повернувшись к Бугрову. – Входите!

Бугров вошёл, осторожно покосился в сторону Нины, потом вновь повернулся к профессору.

– Я на пару минут всего…

– Это я уже слышал, – сказал профессор. – И с чем же? Наверное, что-то новенькое обнаружили? По глазам вижу, что не ошибся! Или ошибся?

– Не ошиблись, Виталий Павлович!

Бугров вторично покосился в сторону Нины, которая, впрочем, на него не смотрела вовсе. Она смотрела в окно.

– Для начала я хотел бы попросить прощения у Нины… у Нины Алексеевны за тот вчерашний инцидент. Ну, по вопросу серёжки этой самой…

– Ничего! – сухо и даже холодно произнесла Нина. – Я и забыла уже!

– Я это к тому… – Бугров замялся вдруг, торопливо почесал затылок, – к тому, что был неправ вчера! А вот сегодня…

Профессор нетерпеливо постучал карандашом по столу.

– Александр Сергеевич! Вы нас заинтриговали, так что давайте, не тяните! Что обнаружили?

– Виноват!

Бугров вторично замялся, словно обдумывая что-то.

– В общем, обнаружен ещё один мужской скелет. Чуть в стороне от основной группы…

– Неужели, кроманьонца? – взволнованно спросил профессор.

– Нет, что вы! – Бугров отрицательно качнул лохматой башкой. – Типичный ашельский неандерталец, но дело не в этом. – Он замолчал, сунул руку в карман и вытащил оттуда какой-то свёрток. – В районе шейных позвонков имелись хорошо сохранившиеся остатки какого-то украшения. В общем, ничего такого особенного: клыки волка и, кажется, леопарда, медвежьи когти… Но среди всего этого…

Слегка волнуясь, он развернул свёрток.

– Вот!

– Не может быть! – невольно вырвалось у Нины.

На грязноватой ладони Бугрова тускло отсвечивала золотом и серебром маленькая серёжка в виде крестика с обвившейся вокруг него изящной змейкой… змейкой с блестящим брильянтовым глазком…

* * *

Наверное, это была самая долгая ночь в моей жизни…

И самая страшная…

Не успело ещё и смеркаться-то как следует, и тут же первые робкие искорки появившихся звёзд внезапно и сразу заволокло чёрной пеленой туч. Только что было тепло, душновато даже… и вот уже меня до самых костей пробрал первый яростный порыв невесть откуда взявшегося холодного ветра. И тут же широкая раскидистая молния с треском и грохотом расколола небо на множество мелких сверкающих осколков…

Не знаю, как остальные… я же от полной неожиданности временно ослеп и временно оглох совершенно. И тут же сверху на нас обрушились такие сплошные потоки ледяной воды, что я в мгновение ока ещё и промок до самой последней нитки. И не просто промок – было такое ощущение, будто меня взяли да и засунули с головой в воду со льдом. Засунуть засунули – а вытащить почему-то позабыли…

Молнии сверкали теперь почти непрерывно, грохот стоял такой, что собственного голоса слышно не было. В голубоватом колеблющемся свечении непрерывно вспыхивающих этих молний, полянка наша сразу же приобрела странный, нереальный, фантастический даже облик. Стараясь хоть как-то согреться или, что вернее, не замёрзнуть окончательно, мы постепенно сбились в некое единое целое, в одну сплошную дрожащую от холода человеческую массу… Мы – это я, Витька, Жорка и Ленка с Леркой. Серёга с Наташей по-прежнему находились чуть в стороне, я хорошо различал их при каждой новой вспышке молнии. Они сидели, тесно прижавшись друг к другу, сидели не шевелясь, по крайней мере так казалось мне в этих обманчивых голубоватых бликах, непрерывно освещающих нас сверху.

Мы тоже сидели не шевелясь, но это, увы, мало помогало. Я лично окоченел настолько, что почти не ощущал собственного тела. Сначала зубы мои пытались выстукивать какое-то подобие барабанной дроби, потом сами челюсти настолько одеревенели, что даже на это простое действо у меня не было уже никаких совершенно сил. И мыслей тоже не было никаких… абсолютно никаких мыслей у меня уже не было, ни одной, ни единой даже мысли… Хотя нет, одна всё же была…

«Только бы не заболеть! – мысленно молил я неизвестно кого. – Только бы не заболеть!»

Из стихов Волкова Александра

Ничего не скажешь,

ни о чём не спросишь,

два колечка свяжешь,

в чёрный омут бросишь…

Зазвенят колечки,

встретившись с водою…

Заболят сердечки,

встретившись с бедою…

Та беда не вечна,

время быстро мчится…

Только двум колечкам

век не разлучится…

* * *

Дождь окончился так же внезапно, как и начался, и на небе, чёрном и словно отлакированном, вновь вспыхнули звёзды… удивительно яркие и совершенно незнакомые мне звёзды. И луна, тоже яркая до неправдоподобия и какая-то слишком огромная, совершенно даже не наша луна, ярко и равнодушно осветила полянку серебристым своим светом. Теплее от этого, впрочем, не стало…

Все наши, кажется, спали… или делали вид, что спят…

Потом и я незаметно задремал, и мне даже успело присниться что-то…

Что-то очень хорошее, уютное, до боли домашнее… и ещё в этом моём сне была то ли Ленка, то ли Наташа…

Пронзительный, леденящий душу вопль мигом пробудил меня ото сна и, казалось, до основания потряс хрупкую ночную тишину.

Ещё не вполне осознавая, где я и что со мной, я привстал, дико и испуганно озираясь. Всё так же ярко и незнакомо светила луна… она лишь немного сдвинулась в сторону запада, так что времени прошло, увы, совсем немного. В это время раздался новый, уже чуть более приглушённый вопль, и доносился он, кажется, со стороны болота… а потом вопль этот резко и разом оборвался булькающим каким-то хрипением…

Наступившая тишина показалась мне едва ли не более зловещей, чем омерзительные и жуткие эти вопли. А потом в той же стороне и совсем неподалёку от нас раздалось вдруг низкое и гортанное рычание какого-то большого и, по всему видно, хищного зверя.

Ленка, дрожа всем телом, тесно прижалась ко мне, и я, со смешанным чувством нежности, жалости и острой, до конца не осознанной ещё тоски, крепко обнял её за худенькие плечики… так, словно