Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Ну, что ты, маленькая, что ты! – Я искоса взглянул в сторону Серёги, он в данный момент о чём-то оживлённо беседовал, даже, скорее, спорил, то ли с Витькой, то ли с Жоркой, то ли с ними обоими. – Спрашивай, я отвечу на любой твой вопрос.
– Так уж и на любой? – недоверчиво проговорила Наташа.
– Обещаю! – клятвенно заверил её я. – На любой!
– Ну, хорошо!
Отпустив, наконец, мою руку, Наташа замолчала, как бы собираясь с мыслями.
– Санечка, – вновь проговорила она. – А ты… ты меня и в самом деле любил? Ну, тогда… помнишь?
Господи, сколько раз я просил тебя, чтобы Наташа заговорила со мной об этом! Но ведь я не просил, чтобы это произошло таким вот образом, Господи!
– Почему ты молчишь? – спросила Наташа, и голос её вновь задрожал. – Тебе неприятно, что я об этом заговорила?
– Маленькая моя! – я вновь схватил её руки, поднёс их к своим дрожащим губам. – Всё будет хорошо, вот увидишь! Есть лекарства от этого… должны быть… Клиники есть соответствующие… И я… мы с Серёгой…
Тут я замолчал, поняв вдруг, что сморозил очередную свою суперглупость, ибо нет тут никаких лекарств, тем более клиник. И мне стало так тошно, так невыносимо тошно… хоть в петлю лезь!
– Санечка, я ведь больше никогда ничего не увижу… – тихо и как-то по-особенному безнадёжно проговорила Наташа, и слёзы вновь обильным потоком заструились из её широко распахнутых глаз. – Я ведь и тебя никогда больше не увижу, Санечка! Зачем мне тогда жить?!
– Ну что ты, Натаха, что ты! – я неловко обнял её за плечи, а она, припав мокрым лицом к моему плечу, так и застыла, вся содрогаясь от беззвучных рыданий. Я решил подождать, не мешать её пока. Пусть выплачется…
Из стихов Волкова Александра
Это август…
Тёмные ночи…
Ветер замер
в протяжном стоне…
Так кричат
усталые кони,
если больше скакать
нет мочи!
Если кровь,
а не пот сквозь поры,
если сердце
пощады просит…
Но вонзаются в рёбра
шпоры,
но никак седока
не сбросить!
Но всё ближе
азарт погони…
И как птицы
на миг
воспаряя,
вниз,
с обрыва,
на камни
кони…
Или это
в протяжном стоне
ветер
капли дождя швыряет
мне в лицо…
* * *
– После того, как… – давясь слезами, зашептала Наташа мне на ухо, – ну, когда те трое… помнишь, я рассказывала тебе. Я тогда тоже не хотела жить, просто не хотела. Долго. Полгода, наверное, я всюду носила с собой одно очень хорошее средство от жизни. Всегда и всюду оно было со мной, на тот случай, если… Если со мной вдруг когда-нибудь снова… что-то подобное…
Наташа вновь замолчала, как бы собираясь с мыслями.
Я тоже молчал, но мыслей у меня не было никаких. Я гнал от себя прочь всякое подобие мыслей, я панически боялся чёртовых этих мыслей…
Я словно окаменел весь изнутри.
– А потом появился ты, и я выбросила всю эту гадость, – снова зашептала Наташа. – И не жалела об этом. О том, что осталась жить. Никогда не жалела. До сегодняшнего дня…
И всхлипнув, Наташа вновь зарыдала, горько и безудержно.
– Зачем?! – шептала она, вся содрогаясь от рыданий. – Ну, скажи, зачем я выбросила это тогда?!
– И думать не смей! – Я схватил Наташу за плечи, резко и даже грубо встряхнул. – Маленькая моя, хорошая моя, не смей об этом даже думать! Я запрещаю тебе думать об этом! Ты должна жить, слышишь?! Ради Серёги… ради меня, в конце концов!
– Ради тебя?!
Неожиданно перестав плакать, Наташа посмотрела в мою сторону невидящим взглядом и вдруг грустно, сквозь слёзы, улыбнулась.
– Мне кажется, у тебя сейчас есть ради кого жить…
– Натаха! – Я снова, в который раз уже принялся целовать её руки… я искал и всё никак не находил нужных слов. – Маленькая моя, ну, пообещай мне, что ничего такого с собой не сделаешь! Обещаешь мне это? Обещаешь?
– О, господи! – Наташа отняла руки, вновь вздохнула, горько и обречённо. – А что я могу с собой сделать?! Понимаешь, я ведь даже этого сейчас не могу! Вот если бы ты мне помог… по старой дружбе…
– И думать даже не смей! – перебил её я. – Мы найдём выход… понимаешь, мы разыщем пещеру, ту, нашу пещеру… мы снова войдём в неё, и пройдём сквозь неё, и окажемся в нашем времени! Все вместе, понимаешь! А уж там, у нас…
– Санечка, – неожиданно проговорила Наташа, вновь на ощупь отыскивая мою руку, – а ты меня ещё любишь? Ну, хоть немножечко… Или уже… впрочем, извини, я глупость такую спросила!
Но ответить я уже не успеваю.
Хриплый яростный рёв, раздавшийся вдруг за спиной, заставляет меня вздрогнуть и обернуться.
Слева, совсем неподалёку от нас, я замечаю огромного светло-коричневого зверя, явно приготовившегося к прыжку.
Отступление
Из дневника Веры Никифоровой.
Событий столько, что успевай только записывать.
Не знаю даже, с чего и начать. Начну по порядку…
Ночью вчерашней… ну, когда придурки эти мотоциклетные укатили таки на драндулетах своих вонючих, все наши тоже начали постепенно расползаться в самые разные стороны. Впрочем, мы то с Нинкой как раз к этому заключительному моменту туда и прибежали…
Ну, Нинка моя сразу же к профессору своему разлюбезному упорхнула (как же, аж несколько часов не виделись, подумать только!), упорхнула и покинула драгоценную свою подругу (меня то бишь) совсем одинёшенькой. Обсуждать они там что-то принялись, спорить даже, да горячо так… а потом и ушли себе вдвоем. Ну, ушли и ушли… и бог, как говорится, с ними. Тем более, что в следующий момент мне стало как-то не до них совершенно.
Ибо рассмотрела я тут невооружённым глазом некоторые интересные ситуации, кои вокруг скромной моей персоны вырисовываться в исторический этот момент начали.
Вот представьте себе: справа от меня, на расстоянии, можно сказать, вытянутой руки, мрачный Костик-хвостик расположился. Слева же, на таком же, приблизительно, расстоянии, этот самый «почти Пушкин» маячит. И вот что мне прикажете делать в такой непростой, пикантной, можно сказать, ситуации?
Ну, прям таки, как в той популярной песенке поётся. Куда пойти, куда податься? Кого найти, кому… ну, и так далее…
А действительно, кому? Вот ведь вопрос какой нешуточный! Тут
