Кровь отхлынула от лица Рульфо.

– Что?

Бальестерос спокойно взглянул на него.

– То, что эта незнакомка сегодня ночью отдаст концы, – спокойно произнес он. – Но почему вы так на меня смотрите?.. Разве вы не сказали мне, что не знаете ее?.. Она, может, и выживет. Может, с ней не так все плохо. Все зависит от того, знаете вы ее или нет.

– Сукин сын! – процедил сквозь зубы Рульфо.

Бальестерос от души улыбнулся – это была первая искренняя улыбка, которая появилась на его губах за эти долгие последние дни.

– По всей видимости, вас очень тревожат судьбы незнакомых людей. Я всегда знал, что вы очень добрый человек.

– А я всегда знал, что вы…

– Козел, конечно. Не стесняйтесь, скажите это. Я это заслужил. Нехорошо шутить на тему здоровья людей. Правда в том, что состояние этой сеньориты за последние часы не изменилось… Возможно, даже имело место небольшое улучшение: она, кажется, начала реагировать на стимулы. А теперь, с вашего позволения, этот козел снова задаст вам вопрос: кто эта женщина и откуда вы ее знаете?

– Я уже сказал вам, что…

– Понятно. Вижу, что я напрасно трачу время.

Бальестерос резко поднялся, неожиданно ловко для такого грузного тела, и вышел из палаты, ни слова не говоря. Рульфо с облегчением вздохнул. Ему было неприятно, что он рассердил доктора, но так, по крайней мере, он сможет избежать вопросов. В миллион раз лучше вытерпеть его негодование, чем нести груз ответственности за все то, что может с ним случиться, если он проговорится.

– Прощайте, доктор, – сказал он. – Приятно было повидаться.

В горле стоял твердый ком. Снова он один, но теперь уж не возьмет на душу грех – вовлекать в эту историю других людей. Опустил голову на подушку, хорошо понимая, что уснуть этой ночью ему не удастся. Но тут, всего минуту спустя после того, как ушел, Бальестерос опять появился в палате, закрыл за собой дверь и подошел к постели. Судя по всему, он нервничал.

– Решил удостовериться, что нас никто не побеспокоит. А теперь наконец скажите мне правду… Эта женщина – Сага?

Рульфо уставился на него в полной растерянности.

Смерти не было. Была могила.

Все те, кто за ней ухаживал, кто сновал туда и обратно, снимая показания приборов, записывая цифры, исследуя ее тело с помощью чувствительных приборов или просто поднимая ей веки, чтобы осветить зрачки, полагали, что она не слышит и ничего не чувствует. Они говорили о коме и сотрясении мозга; ее подвергали этим бесконечным пыткам, которые, во имя человеколюбия, применимы в медицине: вводили в ее горло зонды, касались ее роговых оболочек марлей, стучали по ее суставам резиновыми молотками.

Вины на них не было. Откуда они могли знать, что она жива, в сознании и настороже под этой могильной плитой бренного тела? Они всего лишь люди – врачи, медсестры, ассистенты… Люди, верящие во все то, во что верят обычные люди: что если ад и существует, то, чтобы туда попасть, нужно сперва умереть.

Нет, она не могла их винить, даже несмотря на то что порой (и гораздо чаще, чем ей того хотелось бы) чувствовала себя способной удушить их собственными руками. Ее бессильная и далекая ярость обращалась на них, и на прибор, который считал удары ее сердца, и на беспощадный свет, проникавший сквозь веки, и на воздух, и на саму жизнь вокруг нее, как на некую жестокую издевку.

Она даже не сходила с ума – находилась в здравом рассудке под покровом безумия: с широко открытыми глазами при опущенных веках, крича в полной тишине, извиваясь всем телом при неподвижных мускулах, абсурдно живая внутри трупа.

– Вижу больницу. Вижу самого себя – я иду по коридорам. Но больница кажется пустой. Тогда появляется звук: какое-то эхо, какой-то шепот вдали. Я оборачиваюсь и вижу со спины медсестру…

Здесь он останавливается. Не хочет говорить (потому что не думает, что это имеет значение в данном контексте), что медсестра голая, и что ему кажется, что он узнал изящную смуглую фигурку Аны, и что это его жутко заводит, но она внезапно поворачивается к нему, и он видит, что это не Ана: он самым жестоким образом ошибся, потому что,

в действительности,

– Я понимаю, что это моя жена. Она на меня смотрит.

Взгляд ее напоминает ему тот, которым жена глядела на него в те ужасные секунды, сидя в искореженной машине. Но во сне она не искалечена. У нее распущенные волосы красновато-каштанового оттенка, такие как были при жизни. Но есть что-то еще, кроме ее взгляда или волос, – это почти физическое ощущение того, что Хулия здесь, стоит прямо перед ним, и что с ней не произошло ничего плохого. Она не умерла, и он может коснуться ее, поцеловать, прижать к груди. И Хулия начинает говорить.

«Осторожнее с Сагой», – говорит она мне…

Я спрашиваю ее, что или кто зовется Сагой, но она не отвечает. Я вижу, как она поднимает руку и на что-то показывает.

А когда я оборачиваюсь, там всегда вы.

– Вы?

– Да. Вы и… эта девушка.

Он видит их обоих в темноте. Девушка очень красива, гораздо красивее, чем Хулия или Ана; Бальестерос полагает, что он в жизни не видел такого гармоничного и желанного тела. Но все исчезает, как только он заглядывает ей в глаза. В этих глазах нет юности, нет ни красоты, ни нежности – только скопление тысяч лет, некий свет – такой же древний, как свет звезд. Глаза ее печальны и ужасны.

«Помоги им», – говорит мне Хулия. И вновь повторяет: «Помоги им. Помоги». – «Почему?» – спрашиваю я ее. «Сделай это ради меня», – говорит она. И она исчезает, вы оба тоже. Я остаюсь один. Коридоры темны, но где-то вдали я вижу очень странные огни. И снова слышится это эхо или этот шорох, но гораздо ближе: как будто свора собак, и я понимаю, что они гонятся за мной. Я бросаюсь бежать, но лай слышится все ближе и ближе. И тогда кое-что мне становится ясно. Это не собаки, а женщины. И они выкрикивают слова. Они зовут меня. Гавкают, произнося мое имя, а сами бегут ко мне. И я знаю, чего они хотят: разорвать меня на куски… Тут я просыпаюсь – от крика. И это мне снится каждую ночь, начиная с тридцать первого октября. Я пытался тебя найти. Звонил тебе несколько раз, но никто не отвечал. Старался забыть об этом, решил, что это просто воспоминание о Хулии… Теперь ты, верно, понимаешь, почему я тотчас же приехал, как только мне сказали, что ты лежишь в этой клинике и хочешь меня видеть… Но что меня окончательно убедило, так это когда я узнал, что рядом с тобой была найдена женщина. Я только что ее видел. Зашел к ней до того, как войти в эту палату. Клянусь тебе, что никогда в жизни, даже в свои студенческие годы, я так не нервничал, собираясь повидать пациента… – Он пристально посмотрел Рульфо в глаза. – Это она. Та девушка, которую я вижу во сне. Но я не знал, та ли она, которую моя жена назвала Сагой. Поэтому я тебя и спросил об этом, вот так, в упор. С самого начала я точно знал, что ты мне врешь…

Рульфо заморгал. Отвел взгляд от мрачного лица Бальестероса и долго хранил молчание. Бальестерос ждал. Наконец Рульфо произнес: