Через час Мелоди попрощалась с Грейс. Было немного за полдень, и той надо было торопиться к группе похудения вести занятия по йоге. В прихожей она крепко-крепко прижала Мелоди к себе, вдохнула запах ее волос.

– Ты всегда была у нас сильной и стойкой, – проговорила она. – И я не сомневалась, что всегда такою будешь. Столько всего пережить! И столько принять! Какая ты славная, замечательная девочка! – Грейс разжала объятия и с чувством поцеловала Мелоди в каждую щеку. – В добрый путь, моя милая, иди по жизни дальше. Теперь ничто не удерживает тебя позади. Ничто не мешает по-настоящему жить. Удачи тебе!

И как только она это сказала, Мелоди заметила на лице Грейс, сбоку, родинку, из которой рос одинокий черный волос. Это довольно сильно портило идеальную симметрию и изящность ее черт. И то, что Грейс никогда этот волос не выщипывала, подумалось Мелоди, выказывало в ней замечательное отсутствие самовлюбленности. И в этот миг Мелоди вспомнила. Вспомнила высокую женщину на кухне в доме у Кена, в тюрбане и с бронзовыми бренчащими браслетами. Она вспомнила Грейс.

Мелоди улыбнулась и еще раз крепко ее обняла.

Прежде чем садиться в поезд до Лондона, Мелоди надо было еще заехать в одно место, и Мэттью повез ее туда на своей старенькой раздолбанной «Воксхолл Астре».

Мелоди наблюдала, как его рука управляется с рычагом коробки передач. У Мэттью были обветренные кисти, со следами мозолей на пальцах в тех местах, где он обычно держал сигарету. Ногти были неровными и оборванными, а ноги – все в рубцах и царапинах. Он явно был человеком с улицы. И оттого, что ее везет по оживленной автотрассе человек, которого она в прошлый раз видела пьяным забулдыгой, шатающимся по улицам Бродстерса и потягивающим из баночки дешевый, за 69 пенсов, сидр, ей становилось как-то не по себе. Но в то же время Мэттью являл собою нечто глубоко реалистичное – нечто, вселявшее в нее странную убежденность во всем, что с ней произошло, и веру в то, что ее еще только ожидало.

– Что же тебя все-таки связывает с Бродстерсом? – спросила она. – Зачем тебе вообще эта «другая жизнь»?

Мэттью глянул на нее с улыбкой, довольный, как ей показалось, такой прямотой.

– А-а, старина Мэтти, Бродяга Мэтти, мое alter ego[20]. На самом деле история стара как мир. У молодого парнишки отец алкоголик. Молодой парнишка теряет алкоголика-отца, испытывает жестокое разочарование от окружающего мира. Молодой парнишка находит утешение на дне бутылки. Потом время от времени он устает от такой жизни, его тянет домой, ему хочется принять ванну и хоть какое-то время не чувствовать себя куском дерьма. Пока это жестокое разочарование миром не овладеет им вновь – и тогда его снова потянет к бутылке, и матушка опять даст ему пинка, и все вернется на круги своя.

– В смысле, когда ты пьешь, Грейс не терпит тебя дома?

– Ни-ни. Стоит ей унюхать – и через минуту я уже за дверью. Теперь я даже и не дожидаюсь этого. Как только почувствую знакомый зов к стакану – сразу собираю сумку и дую прямиком в Бродстерс, к тамошней разливухе.

– А почему все же в Бродстерс?

Мэттью пожал плечами.

– Трудно сказать. Просто не хочется, знаешь ли, гадить матушке на коврик. Чтобы все соседи видели. Дескать, представляете, а у Грейс-то сынок опять в запой ушел! Мол, поглядите, все ботинки себе облевал. Вон пиписка из ширинки торчит. Это будет нечестно по отношению к матушке. Потому что, как ты могла заметить, моя матушка – очень изысканная леди. – Он улыбнулся и вышвырнул окурок из открытого водительского окна. – Ну, а Бродстерс – это мое духовное пристанище. Это место, где я сделал первый глоток хмельного, где выкурил первую сигарету, первый раз перепихнулся. Это место, где я взрослел. Так вот и живу теперь, между двумя городами. В Фолкстоне я тихий бесхребетный маменькин сыночек, а в Бродстерсе – отчаянная пьянь.

Мелоди напряженно глядела перед собой, не зная, что на это сказать.

– И ты что, никак не можешь найти способ как-то разорвать этот круг?

– Нет. – Он горько усмехнулся. – Я пробовал излечиться в центре реабилитации. Пробовал исцелиться настоящей любовью. Пытался даже припасть к этой долбаной англиканской церкви. Ничего не помогает. Мне от себя не уйти. Вот так-то. И знаешь что?

Мелоди вскинула на него взгляд.

– На самом деле все не так уж плохо. У меня замечательная мать. И брат обо мне заботится, когда выпадает возможность. У меня рядом есть люди, которые меня любят. А знаешь, сколько вокруг людей, у которых никого нет? Которые, точно дрейфующие острова, плавают по миру, не зная, к кому прибиться. И по сравнению с некоторыми, мне очень даже повезло. Мой выбор – это только мой выбор, а не того, кто снизошел ко мне с каких-то дальних высей. И вот еще что. Мне нравится быть пьяным. Правда. Как бы по-идиотски это ни звучало, но мне нравится нажраться так, чтобы мир вывернулся наизнанку. Я балдею от этого возникающего хаоса, от этого дикого сумасшествия. Мне нравится, знаешь ли, вырывать себя из состояния равновесия, которое мне на самом деле не нужно, в котором я не вижу никакой ценности. И еще люблю бесить и доставать окружающих. Всегда от этого тащился. – Он повернулся к ней и подмигнул, и Мелоди улыбнулась.

В этом человеке было что-то непоколебимо прямодушное, открытое – точно из души прорвавшийся нарыв. Он казался предельно откровенным, не имея за собой ни малейшего лукавства. Мэттью был, как поняла внезапно Мелоди, просто ребенком – большим, угрюмым, в царапинах и ссадинах, гиперактивным и зацикленным на себе ребенком, которому важно лишь то, что подумает о нем мама. Мелоди снова ему улыбнулась, едва удержавшись от желания пожать пальцами его драную коленку.

Мэттью между тем включил левый поворотник и вырулил с автострады на малозаметный съезд, в самом начале которого стоял большой деревянный указатель с надписью:

В конце подъездной дороги оказалось большое щербатое здание с широкими, многочастными окнами и торчащими из крыши, покривившимися дымоходами.

Зайдя внутрь, Мэттью улыбнулся женщине в сестринской униформе:

– Добрый день, мы приехали навестить Сьюзи Ньюсам.

– Хорошо, – улыбнулась в ответ сестра, – сейчас только узнаю, где она.

– А давно она уже здесь? – спросила Мелоди, пока они дожидались ответа.

Мэттью пожал плечами:

– Да уже много лет. Почти с тех самых пор, как тебя удочерили. После инфаркта.

– Инфаркта?

– Да. У нее и так было слабое сердце. А тут все эти нервотрепки с судом. Когда твоя мать покончила с собой, у нее случился микроинфаркт. А потом, когда она узнала о пожаре в твоей новой семье и о том, что ты бесследно исчезла, у нее произошел обширный инфаркт. Четыре минуты она пребывала в клинической смерти и очнулась с сильно поврежденным мозгом, что отразилось в основном на зрении и на способности контролировать прямую кишку. Так что теперь она ничего не видит, ходит под себя, и с тех самых пор живет здесь. Мама, молодец, с ней поддерживает связь. Мне кажется, она частенько ее навещает.