— Что ж, придется вас простить, — сказала Мария Андреевна. — Прочесть вам из Пушкина? Не знаю, право... Сейчас, дайте вспомнить.

Но декламации не получилось. Устремив взор вдаль, к противоположному краю лужайки, княжна едва успела открыть рот, как на темном фоне деревьев и кустарника мелькнуло что-то рыжевато-серое — мелькнуло, исчезло, а потом снова появилось и стало быстро приближаться, передвигаясь огромными плавными скачками.

— Боже мой, что это? — воскликнула Мария Андреевна, лучше кого бы то ни было знавшая ответ на свой вопрос.

— Собака, я полагаю, — ответил Юсупов напряженным голосом, подсказавшим княжне, что поручик сильно сомневается в собственной правоте. — Хотя... Пардон, мадемуазель! Боюсь, что это не собака, а волк. Странно... Откуда бы ему здесь взяться?

— Волк! — вскрикнула княжна так громко, что Юсупов вздрогнул, а серый хищник на бегу повернул в их сторону лобастую голову. Не сулящий ничего хорошего ледяной огонь вспыхнул в его зеленоватых глазах, когда он увидел стоявших на краю открытого пространства людей. Волк немного изменил направление бега и, с каждым прыжком набирая скорость, понесся прямо на княжну и Юсупова.

Разделявшее их расстояние неумолимо сокращалось, а Юсупов все медлил, нерешительно положив ладонь на эфес новенькой сабли.

— Делайте же что-нибудь, сударь! — истерично взвизгнула княжна. — Он меня загрызет!

— Не бойтесь, сударыня, я с вами, — спокойно произнес Юсупов, которому встреча с волком, похоже, была нипочем. — Через минуту его серая шкура будет лежать у ваших прекрасных ног.

Между тем волк уже обогнул пруд и теперь несся прямо на них со скоростью, казалось превышавшей скорость полета пушечного ядра. Они уже могли слышать громкий шелест травы под его лапами и глухое рычание.

Юсупов с лязгом выхватил из ножен клинок и попытался принять оборонительную стойку, но тут княжна, издав напоследок громкое «ах!», повалилась прямо на него. Юсупов машинально подхватил обмякшее тело своей спутницы, которое теперь, как нарочно, очутилось между ним и неумолимо приближавшимся волком. Пытаться поразить зверя саблей, держа на руках бесчувственное тело княжны, было попросту смешно; счет времени между тем шел уже на мгновения, и, поняв это, Юсупов привычным движением вскинул свою трость, придерживая княжну рукой, в которой была зажата сабля.

Выстрел прозвучал, когда зверь находился уже буквально в трех шагах от княжны и поручика. Вытянутая вперед рука Юсупова вместе с тростью сократила это расстояние до каких-нибудь полутора шагов. Промахнуться, стреляя с такой дистанции, Юсупов просто не мог, и пуля ударила волка точно между глаз. Зверь перевернулся в прыжке, боком рухнул на землю, тяжело покатился по ней в вихре вырванной с корнем травы и замер, в последний раз лязгнув страшными челюстями.

Юсупов осторожно опустил на землю бесчувственное, как ему казалось, тело княжны и только теперь перевел дух.

— Чертова собака, — сказал он, адресуясь к мертвому зверю. — Откуда ты взялся, скотина? Из-за тебя мне опять придется изворачиваться!

Эти слова заставили лежавшую на траве с закрытыми глазами княжну мысленно улыбнуться. Леснику Пантелею, который сидел в засаде за стволом старой липы, в отличие от княжны, было не до улыбок: опустив ружье, лесник перекрестился и утер покрытый ледяной испариной лоб рукавом рубахи. Барские затеи были ему решительно непонятны; прошептав короткую бессвязную молитву и окончательно восстановив таким образом свое пошатнувшееся душевное равновесие, Пантелей снова поднял ружье и припал щекой к прикладу, целясь на сей раз в спину склонившегося над княжной гусара.

К счастью, палить в незнакомого барина леснику не пришлось. Через минуту княжна Мария Андреевна пошевелилась, подняла голову и встала, опираясь на руку своего спутника. Что-то возбужденно говоря и поминутно хватаясь за сердце, княжна увлекла поручика обратно в аллею, ведущую к господскому дому. Когда их голоса затихли в отдалении, Пантелей осторожно спустил взведенный курок, вышел из укрытия и двинулся к лежавшему в траве убитому волку, на ходу вынимая из-за голенища французского кавалерийского сапога большой острый нож.

* * *

Поручик Юсупов полулежал на разворошенной постели, поместив между поясницей и неровно оштукатуренной стеной смятую подушку. Из одежды на нем была только несвежая батистовая рубашка и синие гусарские рейтузы. Доломан поручика криво свешивался со спинки стула, небрежно сброшенные сапоги крест-накрест валялись подле кровати. Сабля в ножнах, недавно купленная взамен той, которую сломал Огинский, висела на спинке кровати, находясь в пределах досягаемости; стреляющая трость из коллекции покойного графа Лисицкого стояла в дальнем углу, но зато на грубом табурете, придвинутом к самой постели, лежал заряженный армейский пистолет со взведенным курком. Помимо пистолета, здесь же, на табурете, стоял подсвечник с потухшей свечой, а также ополовиненная бутылка недурного вина. Стакана при бутылке не было: наедине с собой поручик мог не обременять себя соблюдением светских условностей и пил прямо из горлышка. На полу под табуретом валялись две пустые бутылки, служившие очевидным свидетельством одолевавшей блестящего поручика скуки.

В руках у Юсупова была гитара, гриф которой украшал изрядно засаленный алый шелковый бант. Поручик лениво перебирал струны, время от времени прерывая это занятие, чтобы в очередной раз приложиться к бутылке. Он еще не был пьян, но находился уже на полпути к этому приятному состоянию, в котором время пролетает незаметно и ожидаемые события происходят едва ли не раньше, чем ты успеваешь о них подумать.

Поручику было смертельно скучно. Его кипучая натура требовала немедленного действия, но все, что было можно, он уже предпринял, и теперь ему оставалось только ждать. Занятие это было ненавистно поручику Юсупову, и он намеренно запер себя в четырех стенах, дабы от скуки не наделать новых глупостей, наподобие той, которая закончилась для него знакомством с княгиней Зеленской.

За окном накрапывал серенький осенний дождик — предвестник бесконечных холодных ливней, которые были уже не за горами. Капли ползли по грязному оконному стеклу, промывая в пыли извилистые дорожки; пыльная дорога, на обочине которой расположился постоялый двор, уже начала превращаться в реку грязи. Поручик думал о том, что в лесу сейчас, должно быть, очень неуютно, а вскорости станет и вовсе противно — сыро, холодно, тоскливо. А после, как предрекала на днях княжна Мария, землю укроет снег — пушистый, белый, холодный и, что хуже всего, предательский, ибо на нем неизменно остаются следы, прочесть которые так же легко, как напечатанный крупными буквами на белой бумаге незамысловатый текст. На зиму, как предполагал поручик, придется затаиться, прекратить какие бы то ни было операции; зиму придется переждать, как пережидают болезнь, чтобы весной взяться за дело с новыми силами.

Для того чтобы пересидеть зиму, требовались деньги, и деньги немалые, если учесть, что под рукой поручика на сегодняшний день состояло полторы дюжины бородатых сорвиголов — любителей пожить на широкую ногу, выпить и потискаться с девками в доме терпимости. Деньги эти лежали на дне Черного озера, дожидаясь, чтобы их оттуда достали. Теперь, когда конкурент в лице Кшиштофа Огинского был устранен, некоторую опасность для поручика представляла разве что княгиня Зеленская. Княжну Вязмитинову Юсупов к серьезным противникам не относил: во время их последнего свидания княжна окончательно проявила все черты характера, свойственные самой обыкновенной уездной барышне, как-то: глупость, наивность, легковерие, истеричность и склонность лишаться чувств перед лицом реальной угрозы. Некоторое время поручик ломал голову над словами покойного Огинского, который утверждал, что шутить с княжною опаснее, чем с лесной гадюкой, но в конце концов пришел к выводу, что Огинский был обыкновенным трусом, неспособным справиться с инфантильной барышней семнадцати лет от роду.