— Вы можете быть спокойны, — повернув голову в сторону софы, произнесла Мария Андреевна, — ваш батюшка сейчас в раю.

Произнося эти слова, она смотрела немного поверх голов княжон и старалась как можно сильнее расфокусировать взгляд, так что все три княжны представлялись ей одним большим расплывчатым пятном. Несмотря на горе, которое они столь бурно демонстрировали минуту назад, все трое уже успели побывать у себя в комнатах и переодеться в траур. Сбегали, сменили платья, а затем вернулись в гостиную и стали голосить...

При воспоминании об этом кошмаре Мария Андреевна испытала даже нечто вроде благодарности к Аграфене Антоновне, которая одним унтер-офицерским окриком заставила своих дочерей замолчать.

Замечание княжны Вязмитиновой о теперешнем местопребывании грешной души князя Аполлона заметно заинтересовало княгиню Зеленскую. Она пробуравила лицо Марии Андреевны любопытным взглядом, покосилась назад, на софу, быстро что-то сообразила и, приблизившись к гостье, мягко взяла ее под локоть.

— Пойдем-ка, княжна, на воздух, — сказала она. — Душно здесь как-то. Заодно и потолкуем. Сдается мне, что тема для разговора у нас найдется.

Она говорила с подобающей случаю мягкой скорбью, но Мария Андреевна безошибочно угадала под этой оболочкой стальной каркас и не стала противиться — ей и самой нужно было переговорить с княгиней без свидетелей.

Они вышли в сад, где на старых разлапистых яблонях наливались желтизной крупные плоды, и присели на облупившуюся скамейку с решетчатой спинкой. Княжна посмотрела на Аграфену Антоновну и поспешно отвела взгляд. Беспощадное полуденное солнце, пробиваясь сквозь колеблющийся полог листвы, высвечивало на лице княгини каждую морщинку, каждый волосок, каждый комочек свалявшейся пудры. Это было отталкивающее зрелище, и княжне пришлось сделать над собою усилие, чтобы справиться с отвращением.

— Ну, говори, княжна, — суровым тоном предложила Аграфена Антоновна, разом отбрасывая в сторону свою напускную скорбь. — Да прежде знай, что поступок твой я ценю и уважаю. Ведомо мне, что ты нас не жалуешь, однако поступила по-христиански, сама приехала, а не мужиков прислала. За то тебе великое спасибо. Ну а то, что камень за пазухой держишь, так кто из нас без греха? Выкладывай, чего тянуть. Что это ты такое там, перед княжнами, сказала? Почему это ты решила, что князь наш в раю? Оно бы, конечно, хорошо, да только княжна Людмила правду говорит, самоубийцам в царствии небесном не место.

— Он не самоубийца, — сказала Мария Андреевна и заставила себя снова посмотреть на княгиню, чтобы проверить, какой эффект произвели ее слова. — Его застрелили.

Она была разочарована. При этом известии на лице Аграфены Антоновны не дрогнула ни одна жилка и глаза ее тоже оставались спокойными и неподвижными.

— Вон как, — сказала княгиня. — Ты что же, сама видела, как в него стреляли, или тебе сказал кто? Ежели нет, то как ты можешь так уверенно говорить, что не он сам себя убил? Между нами говоря, ему, бедняге, давно пора было это сделать. И чего тянул столько времени? Господи, прости меня, грешную!

И она перекрестилась, набожно закатив глаза.

— Выслушайте меня, княгиня, — сказала Мария Андреевна. — Полагаю, то, что я скажу, будет вам неприятно, но выслушать придется, иначе я расскажу это кому-нибудь другому.

Закатившиеся под лоб глаза Аграфены Антоновны мигом вернулись на место и снова уставились на княжну с выражением недоброго интереса.

— Вон как ты заговорила, — напевно протянула княгиня. — Ты не грозить ли мне вздумала? Довольно, княжна, не забывайся! Последний наш разговор мне хорошо памятен. Тогда я смолчала, принимая во внимание твои расстроенные чувства, да ты, видно, этого не поняла и решила, что можешь и дальше меня пугать. Да только пугать-то тебе меня нечем, так и знай!

Мария Андреевна поморщилась, даже не пытаясь этого скрыть.

— Аграфена Антоновна, — сказала она, — дело серьезное. Что бы вы обо мне ни думали, я повторяю: князя Аполлона Игнатьевича убили, и сделал это тот же человек, который застрелил на охоте графа Федора Дементьевича Бухвостова.

— Да как ты можешь это знать? — снова спросила княгиня, но по ее мрачному тону Мария Андреевна поняла, что та задета за живое.

— Тот, кто стрелял в князя, попытался представить все как самоубийство, — сказала она. — Но, во-первых, пуля прошла насквозь, что почти немыслимо, когда стреляют из дуэльного пистолета...

— Господи, пресвятая Богородица! — перебила ее княгиня. — Какие страсти ты рассказываешь, княжна! Это просто неприлично.

— Во-вторых, — спокойно продолжала Мария Андреевна, как если бы ее вовсе не перебивали, — на жилете князя не осталось никаких следов пороха и гари. Сие означает, что стреляли в него с некоторого расстояния, а князь, если и успел выпалить из своего пистолета, то не в себя, а в убийцу — увы, безуспешно.

— Да уж, — рассеянно пробормотала княгиня, — стрелок из него был, как из бутылки молоток. Он и смолоду-то не мог с трех шагов в столетний дуб попасть...

Княжна посмотрела на нее с интересом. Было видно, что Аграфена Антоновна что-то напряженно обдумывает, и княжна дорого бы дала за то, чтобы прочесть ее мысли.

— И, наконец, пуля, которую мне удалось извлечь из спинки сиденья, — продолжала она, — слишком велика для князева пистолета. Именно эта пуля доказывает, что смерть Аполлона Игнатьевича и графа Бухвостова — дело рук одного человека.

— Не понимаю, — снова проявляя живой интерес к разговору, сказала княгиня. — Как это пуля может что-то доказывать? Мало ли на свете пуль?

Княжна показала ей две пули — ту, что висела на цепочке, и ту, которую она нашла в коляске князя.

— Видите эти бороздки? Они одинаковы. Эти пули вышли из одной формы, и других таких нет.

Княгиня извлекла откуда-то лорнет, поднесла его к глазам и, наклонившись, долго разглядывала два сплющенных кусочка свинца.

— Умна, княжна, — сказала она наконец. — Этакого въедливого ума, как у тебя, я еще не встречала. Умна, умна, ничего не скажешь...

— Я сочувствую вашему горю, — начала княжна, — но...

— Брось, — перебила ее княгиня. — Будет вздор нести. Ты умна, и я не совсем дура, и отношения мы с тобой давно уж выяснили, так что не надобны мне твои реверансы. Знаешь ведь, что горя никакого нет. Был бы человек, а то одно пустое место. Невелика потеря. Глаза-то не таращи, не то, гляди, вывалятся... Дико тебе такие речи слушать? Ничего, потерпишь, я-то ведь тебя слушала. Так что ж, княжна, ты, видно, от большого ума решила, что и мужа своего я на тот свет спровадила? Славно придумано!

— Я этого не говорила, — сдержанно заметила княжна.

— Ой ли? Ты ведь прошлый раз почти прямо заявила, что Бухвостова графа по моему наущению убили. А коли пули одинаковы, так и убийца, стало быть, один — я. Разве не про это ты мне битый час толкуешь? Разве не этим пугаешь? Вот и видно, что ум и рассудок — не одно и то же. Я тебе скажу как на духу, без утайки: кабы надо было, уж я бы нашла способ от мужа избавиться. Да только кому он мешал-то? Мне? Смешно, ей-богу. Коли на то пошло, сама подумай: какая мне от его смерти выгода? Кто мне, вдове безденежной, опеку над тобою доверит? Ну, кто? То-то и оно, что никто. Посему пульки эти, кои ты в кулачке прячешь, меня не чернят, а, наоборот, обеляют. Так-то, голубушка. Зря ты мне столько обидных вещей наговорила, зря убить грозилась. Повиниться бы надобно, в ножки упасть, да разве от тебя, гордячки, дождешься?