— Это все работа этого длинноволосого шпика, — добавил Николай. — Надо было его тогда пристукнуть.

Сергей слегка кивал головой. Круг сужается. Организации нанесен новый тяжелый удар.

Что же предпринять? Отступать, спасать уцелевших? Эмигрировать? Оставлять фронт открытым! Дело незаконченным?..

Снова пришел Михайлов.

— Арестовано большинство товарищей. Тебе, Сергей, надо немедленно скрываться.

— Почему мне? Почему не тебе, не Морозову, не Ольге?

— Именно тебе, — повторил Александр. — К сожалению, Сергей, тебе. Ты сам знаешь, почему.

— Особой опасности, то есть большей, чем была до сих пор, не вижу, — ответил Кравчинский, — а поэтому все остаются на своих постах. Организация не разгромлена, ей лишь нанесен удар. Придется каждому работать за троих.

XXVI

Выход первого номера «Земли и воли» вызвал бешенство в официальных кругах. Говорили, что царь, когда ему доложили об этом, побагровел, затрясся от злости, вызвал Дрентельна и Зурова и хорошенько намылил им шеи. Оба будто бы дали обещание, даже поклялись, что не успокоятся, пока не найдут типографию.

Значит, Бух держится, радовался Кравчинский, полиции не удалось вырвать у него адреса типографии. Надо бы узнать, арестовали его как знакомого Малиновской или как связного типографии. А в общем, главное, что Василий держится, — иначе уже нагрянули и разгромили бы печатню.

А друзья решительно настаивают на эмиграции. Временной, конечно.

Шли туманным Петербургом, дул ветер, в лицо била неприятная, холодная морось, под ногами глухо чавкала грязь. Морозов — впереди, он — в нескольких десятках шагов позади. Так безопаснее: схватят одного — другой будет иметь возможность бежать. К тому же, меняясь местами, можно убедиться, преследуют ли товарища.

На перекрестке Невского и Садовой улицы, где постоянно дежурили тайные агенты, Сергей вдруг заметил, как на Николая, сосредоточившегося во время перехода лужи, мчится лошадь. Еще мгновенье — и, казалось, впряженный в бричку жеребец налетит, собьет Морозова, втопчет в грязь. Кравчинский в страхе прикрыл глаза, успев, однако, заметить, как Николай в последний момент сделал огромный прыжок вперед.

Послышался визг, крики в толпе, публика бросилась в стороны, испуганная лошадь, шарахнувшись от Морозова, влетела на тротуар и кого-то сбила.

Кравчинский подбежал к Николаю.

— Тебя ушибло?

— Нет, нет... Все благополучно, — успокоил его Николай. — Чуть, кажется, оглоблей задело.

— Могло быть и хуже, — послышалось рядом. — Вам повезло, молодой человек. — Возле них стоял высокий полнолицый господин. — Разъездились, баре проклятые!

Сергей уже готов был поддержать незнакомца, но Николай шепнул ему:

— Шпик! Тот самый.

Они ускорили шаг, вышли на Михайловскую площадь.

Морозов оглянулся.

— Идет, — сказал с тревогой. — Надо бежать, Сергей.

— Далеко?

— Шагах в ста.

— На конку, — решительно сказал Кравчинский. — За угол, к остановке.

Свернули за угол, побежали. Вдруг Сергей поскользнулся, и в этот момент кинжал, с которым он не расставался в последние дни, выпал из-за пояса и со звоном ударился о камни. Сергей нагнулся за ним, водворил на место. А конка ушла.

— В Саперный переулок, — сказал Сергей, — оттуда дворами проберемся к городскому рынку.

Они юркнули в ближайший подъезд, вскоре очутились на другой улице, взяли пролетку и поехали к Клеменцу, на заседание редакционной группы, где должны были обсуждать план второго номера «Земли и воли».

Выслушав друзей, Клеменц сказал:

— Сергей, дела плохи. Охотятся за тобой и за типографией. Ты для них как нож в сердце. Лучше всего тебе скрыться, исчезнуть на месяц-два.

— Да ведь только дело наладили — и снова бежать?

— Того, что ты сделал, достаточно. Временно надо отступить.

— А газета, журнал?

— Можно писать ведь и оттуда.

— Нет и нет. Я уже вдоволь хлебнул эмиграции, — не сдавался Сергей. — Вношу предложение приступить к обсуждению следующего номера.

— Если тебя схватят, — убеждал Клеменц, — значение твоей акции будет равняться нулю. Это ты можешь понять?

— Уверен, что никто, даже полковник Макаров, меня не узнает. А в случае ареста никаких доказательств у них нет.

— А тебе известно, — Дмитрий ставил последний козырь, — известно, что при аресте у Трощанского нашли счет за содержание в тетерсале Варвара? Полиция не пропустила этого фактора — поехали и убедились, что это и есть та самая лошадь, на которой бежал убийца Мезенцева.

— Это еще не доказательство, — сказал после паузы Кравчинский. Однако нахмурился.

— До сих пор, Сергей, тебе везло, — настаивал Клеменц, — но не думай, что так будет всегда.

— Я ему уже говорил, — заметил Морозов. — Эмиграция сейчас была бы самым лучшим выходом. Ведь и там ты найдешь себе дело.

— Я хочу оставаться и работать здесь, — четко произнес Кравчинский. — Здесь.

— То есть до ареста?

Установилось гнетущее молчание.

— Вижу, тебя убедить невозможно, — сказал наконец Дмитрий. — Сделаем по-другому: пусть решат товарищи. Дисциплина одинакова для всех. Как решит большинство, так и будет.

Кравчинский промолчал.

На собрании, когда все пришли к единодушному мнению, Сергей глухо сказал:

— Ладно, поеду. Но имейте в виду: долго вы меня там не продержите.

...Была поздняя осень. Стоял удивительно ясный ноябрьский день. Высоко в небе проплывали рваные облака. На безлистных деревьях в предчувствии первого снега с криком возились галки. Дробно стучали по морозной дороге колеса.

Кравчинского никто не провожал. Небольшой саквояж стоял у него в ногах, на Сергее было легкое осеннее пальто, шляпа... А за поясом, сбоку, покоился готовый в любую минуту к бою кинжал — подарок итальянских товарищей... На сердце было тоскливо. Расставание с отечеством всегда грустно.

КНИГА ВТОРАЯ

ЖАЖДА

I

...Снова Женева, Террасьерка, мадам Грессо.

Кравчинского встретили радостно, даже торжественно. Прибыл он утром, а к вечеру все собрались в эмигрантском кафе, пили кислое, отдававшее прохладой погребка вино и слушали рассказ. Сергей, как всегда, был краток.

— Должен вам сказать, друзья, — начал он, — что приехал я