После Толентинского мира Бонапарт приступил к исполнению последней части плана Карно. Тесня войска эрцгерцога Карла, он начал продвижение к Вене, одержав на этом пути несколько побед. Командующий, однако, понимал, что генерального сражения еще не было, против него воюет лучший полководец империи, а австрийцы отступают к своим базам снабжения. Он, безусловно, мечтал захватить Вену, но победа без участия сил Моро и Гоша представлялась не слишком вероятной. Когда в этих условиях Австрия предложила ему заключить перемирие, Бонапарт подписал его 18 апреля в городе Леобен, а потом потратил еще два месяца на завоевание Венеции и Генуи.

Окончательно мир был подписан 17 октября 1797 года близ деревни Кампоформио. Австрия отказывалась от аннексированных Францией владений в Нидерландах и по левому берегу Рейна (частично при условии, если на это согласятся другие государства, входившие в Империю). Таким образом, граница Франции по Рейну практически была установлена. Кроме того, при разделе с Австрией венецианских владений (сама Венеция отходила к Габсбургам) к Франции перешли Ионические острова, считавшиеся важной базой для продвижения на Восток. Ломбардия и большинство захваченных территорий в Италии также сохранялись за французами, Мантуя же возвращалась австрийцам.

Таким образом, оставался неурегулированным лишь вопрос о германских землях на Рейне. В декабре для его решения был созван конгресс в Раштатте, который в итоге закончился ничем. Хотя на конгрессе были одобрены как присоединение к Франции левого берега Рейна, так и компенсация князьям за счет владений на правом берегу, обсуждение деталей продолжалось до 1799 года, когда новые войны сделали эти договоренности неактуальными.

И перемирие, и сам мирный договор продемонстрировали Директории и Законодательному корпусу, что армия, воспринимавшаяся до сих пор исключительно как инструмент революционных властей, легко может выйти из-под контроля. У генерала Бонапарта не было полномочий вести переговоры с Австрией, а заключенные им соглашения у многих вызвали негодование. Принципиальный для правительства вопрос о границе по Рейну не был окончательно решен. Еще на этапе Леобена Ларевельер-Лепо был против раздела территории Венеции, а Ребель и вовсе высказывался против ратификации перемирия. Наследники якобинцев также были не в восторге от решений Бонапарта: их удручало то, что Французская республика передавала часть территории, принадлежавшей Венецианской республике, монархии Габсбургов. Это лишний раз подтверждало, что на деле Франция отнюдь не заботится об освобождении народов и пренебрегает их суверенитетом. Лишь стремление избежать политического кризиса, который при популярности Бонапарта мог иметь непредсказуемые последствия, заставило Директорию и проправительственных депутатов одобрить его решения. Однако на планах реинтеграции Франции в систему международных отношений был поставлен крест.

Разгром Первой антифранцузской коалиции стал уникальным явлением в истории европейских войн. Не впервые Европа объединялась против Франции, но впервые она делала это в таком масштабе – и впервые терпела столь разгромное поражение. Ни огромное количество ресурсов вошедших в коалицию стран, ни экономическое могущество Англии, щедро финансировавшей союзников, ни ее же преимущество на море, ни участие прусской армии, считавшейся в Европе образцовой, – ничто из этого так и не позволило одолеть Францию, ослабленную годами экономических неурядиц, финансового дефицита, развалом армии Старого порядка, истощенную Революцией и гражданской войной. Республике принесли победу и революционный энтузиазм солдат, и выдвижение множества талантливых военачальников, но столь же важными были и другие факторы: способность (не говоря уже о готовности) пойти ради победы на введение всеобщей воинской повинности, жесткие меры принуждения по отношению к пассивному большинству населения, равнодушному к целям Республики, и государственное регулирование экономики.

Осмысливая кампанию 1796–1797 годов, историки нередко пишут, что в ней проявилось изменение характера Революционных войн: если изначально их целью было принести свободу народам Европы, то к концу 1790-х годов французская экспансия лишь маскировалась отсылками к «ценностям 1789 года». «Революционная нация, отказавшись от своих принципов, превратилась в “торговца народами”», – с горечью напишет известный французский историк Альбер Собуль. Однако мы видели, что уже с 1792 года война использовалась, с одной стороны, для решения внутриполитических проблем и как инструмент в борьбе за власть, а с другой стороны, уже тогда она была нацелена на реализацию традиционных для французской монархии геополитических задач. Неслучайно в годы Французской революции вновь зашел разговор о «естественных» границах Франции (то есть предназначенных ей самим Провидением или самой природой) – а ведь эта концепция возникла еще в Средние века. Нидерланды, левый берег Рейна, Италия – обо всем этом издавна мечтали французские короли, и Революция смогла исполнить их мечту.

Вместе с тем за войнами Французской революции стояло и то новое, что появилось уже в XVIII веке. Значительную роль сыграла демократизация войн. Не только во Франции, но и в других странах, особенно в Англии, на дипломатию начинают оказывать огромное влияние общественное мнение и пресса. Публикации в газетах, памфлеты, листовки, гравюры, карикатуры – все это теперь используется для того, чтобы влиять на настроения масс, создавать благоприятный образ собственной страны и неблагоприятный – стран-соперников. Одновременно космополитизм первых лет Революции сменяется торжеством национализма. Постоянно ведутся разговоры о том, что необходимо «национализировать» войну и армию, пресса в полной мере эксплуатирует национальные стереотипы, показывает свой народ как лучший в мире, тогда как противник, именно в силу национального характера, изображается достойным лишь презрения. Характерно, что войны способствовали подъему национальных чувств не только во Франции, на волне гордости за победы французского оружия, но и в завоеванных государствах, где национальные идеи помогали мобилизовать народ для сопротивления оккупантам.

В большей степени, нежели ранее, стояли за войной и экономические интересы Франции: так, поступавшие из Италии огромные средства укрепляли стабильность режима Директории. Использовалась война и как инструмент для экспансии революционных идей и революционных ценностей, однако эти идеи и ценности приветствовались лишь узким слоем просвещенной элиты завоеванных стран, в то время как их народы, которым французы сулили освобождение и просвещение, в большинстве своем не поддерживали и не принимали те ценности, что несли с собой армии Французской революции.

Одним из итогов военных побед Франции стало создание в эпоху Директории нескольких, как говорили в ту эпоху, «республик-сестер», формально независимых, но фактически полностью подчиненных Франции: Цизальпинской, Лигурийской и Римской в Италии, Батавской в Нидерландах, Цисрейнской на левом берегу Рейна.