Отношение к нему у Людовика было сложным. С одной стороны, у Курвуазье было лишь личное дворянство, что делало пропасть между ним и королем непреодолимой. С другой стороны, секретарь пользовался у государя огромным уважением, через него проходили и вся официальная переписка, и королевские декларации. Он был не только тем, кто предоставлял королю юридические справки по интересующим его вопросам и обосновывал те или иные ключевые пункты его позиции, но и во многом тем, кто эту позицию определял, по крайней мере в теоретическом плане.

Курвуазье фактически выполнял обязанности канцлера (хотя и был бесконечно далек от этой должности по своему статусу). В одном из писем он с гордостью об этом скажет:

Одним словом, хотя историки постоянно изображают Людовика XVIII консерватором, окружавшим себя сторонниками возвращения к Старому порядку, это было абсолютно не так: короля окружали скорее либералы, поддерживавшие его стремление к политической гибкости при сохранении незыблемых основ монархии.

Несомненной удачей для роялистов стало освобождение из тюрьмы знаковой для них фигуры – Марии-Терезы, дочери Людовика XVI и Марии-Антуанетты. Принцесса одновременно была символом и преемственности с прежним царствованием, и тех бед, которые пришлось претерпеть королевской семье. Роялистская пропаганда во Франции и за ее пределами настойчиво требовала ее освобождения: это был удобный сюжет, позволявший в очередной раз осудить зверства Конвента и вызвать симпатии к Бурбонам.

После восхождения на престол у короля возник план выдать девушку за старшего сына графа д’Артуа герцога Ангулемского, которому в ту пору было 20 лет. Эмигрировав в 1789 году вместе с отцом, он сражался в рядах армии Конде и был почти неизвестен во Франции, однако этот брак позволил бы укрепить династию, добавить ей легитимности и уйти от решения ряда сложных вопросов. В частности, корона Наварры, в отличие от французской, по женской линии передавалась. Таким образом, любой другой супруг Марии-Терезы, кроме французского принца, мог бы поставить вопрос о том, что Наварра должна перейти к нему. К тому же герцог неофициально считался следующим королем Франции, поскольку брату Людовик XVIII был практически ровесником.

12 мессидора III года (30 июня 1795 года) в Национальном Конвенте на фоне начавшейся в прессе кампании за освобождение принцессы прозвучал доклад от имени Комитета общественного спасения и общей безопасности, в котором утверждалось, что «постоянные триумфы французского народа, мирные договоры, надежды всех просвещенных людей, наконец, мнение всего мира санкционировали республику», а потому можно обменять дочь Людовика XVI на попавших в плен к австрийцам депутатов и дипломатов. Предложение было одобрено.

Людовик XVIII тут же обратился к императору Францу II с просьбой передать Марию-Терезу принцу Конде, однако к тому времени в Вене созрел собственный план – выдать ее замуж за эрцгерцога Карла, младшего брата Франца II. Это при желании позволяло реализовать сомнительную с точки зрения законности, но очень красивую дипломатическую комбинацию: объявить принцессу наследницей французской короны, поскольку по Прагматической санкции женщины могли наследовать престол, а оба брата Людовика XVIII были лишены Учредительным собранием прав французских принцев. Можно было использовать и то, что Карл успел зарекомендовать себя в боях с революционерами, ему симпатизировал ряд эмигрантов из армии Конде. Был у императорского двора и еще один стимул попытаться оставить вышедшую на свободу принцессу у себя: девушка оказалась наследницей драгоценностей короны и тех средств французской монархии, которые находились за пределами страны, в частности в Вене.

Узнав об этом, Людовик решил отправить к Марии-Терезе графа д’Аварэ и принца Конде, однако австрийцы объявили, что французы к ней допущены не будут. В ночь с 18 на 19 декабря 1795 года принцесса покинула Париж и в январе благополучно добралась до столицы Империи, где с ней не позволили увидеться даже послу Людовика XVIII. Тем не менее французскому королю удалось обыграть Венский двор. Он сумел добиться согласия папы на брак с герцогом Ангулемским и одновременно уведомить Марию-Терезу о своих планах. В ответ та объявила, что считает себя французской принцессой и подчиняется воле дяди. О помолвке было объявлено уже в июне 1796 года, однако свадьба на время откладывалась.

В 1795 году произошла важнейшая перемена во французской политической практике, которую, впрочем, почти не заметили современники: армия стала активным действующим лицом в жизни французской Республики. Это проявлялось не только в том, что она была использована для сохранения термидорианского Конвента у власти. Армия голосовала за конституцию, а ее генералы теперь стали избираться в Законодательный корпус именно как полководцы, за военные заслуги.

У роялистов же были собственные причины воспользоваться возросшим значением армии: они никогда не забывали о той роли, которую некогда сыграл генерал Джордж Монк в конце Английской революции. И роль эта казалась им весьма достойной: возведя на трон Карла II, Монк стал кавалером Ордена подвязки, герцогом и пэром, получил значительный пенсион и даже оказался совладельцем одной из американских колоний.

Окружение Людовика XVIII стало искать «нового Монка» примерно со второй половины 1795 года, благо роялистские агенты докладывали королю, что ряд известных республиканских генералов расположен к монархии и ждет лишь благоприятного момента, чтобы открыто перейти к нему на службу. На эту роль, в частности, рассматривался генерал Лазар Гош, но он предпочел остаться верным властям.

В итоге идеальной кандидатурой роялистам показался генерал Жан-Шарль Пишегрю, успешно командовавший в 1794 году Северной армией. Подобно тому, как в будущем наполеоновские маршалы станут символами безграничных возможностей, открывшихся при Империи, Пишегрю символизировал те пути, которые открывала перед людьми из низов Революция. Генерал был хорошо известен, пользовался любовью солдат. «Про Дюмурье говорили, что он научил своих солдат сражаться, про Пишегрю – что тот научил своих побеждать», – напишет один из современников. В 1795 году генерал командовал армией на востоке страны, и, поверни она штыки против Парижа, успех роялистов казался неизбежным, что к тому же позволяло не просто восстановить монархию, но и сделать это исключительно руками французов.