Можно ли оправдать подобное поведение и тем более преподносить это как образец? Конечно, нельзя. Но это была характерная черта эпохи. Не столько неопытность молодости, сколько ощущение своей нужности и причастности к делу огромной государственной важности в укреплении обороноспособности своей страны, поразительно творческая среда, насыщенная к тому же передовой, зачастую не имеющей аналогов техникой, в конце концов, само воспитание в тот период приводили к такому, зачастую нерациональному по отношению к себе, поведению подавляющего большинства работников объекта, которое ныне полупрезрительно именуется «совковым». Очень показателен один эпизод, раскрывающий этические и моральные внутренние установки молодых ученых, рабочих. Город действительно по возрасту «ослепительно был молодой». Упомянутый уже Александр Васильевич Веселовский стал руководителем испытательного подразделения в 25 лет. Он вспоминал о молодом специалисте, который сразу начал бороться за предоставление всяких льгот, компенсаций в виде определенных процентов. Испытатели его тут же осудили как стяжателя, приклеили кличку Процент, и через полгода он добровольно исчез.

«Ну и дураки были», — скажет нынешний здравомыслящий идеолог «среднего класса» и, вероятно, будет прав. Но это правота сегодняшнего дня. Именно труд и самоотдача того поколения позволяют сегодня разглагольствовать о правах человека в нашей стране. Какое же право имеем мы сегодня, вместо того, чтобы поклониться этим людям и оценить их выше, чем оценили тогда, снисходительно выносить вердикт о невозможности иного поведения в условиях тоталитарного режима, когда якобы каждый вел двойную жизнь! Причем громче всех об этом кричат те, кто как раз двойной жизнью и жил. К тому же на льготы и компенсации и нынешняя власть не щедра. Отказ от советской модели вовсе не означает, что сегодня страна не должна компенсировать, может быть, определенную легкомысленность, а вернее сказать, самоотверженность этих людей, решивших сложнейшую государственную задачу. Тем более коли уж закрепили в новой российской Конституции приоритет личности. Кстати, участники испытаний ядерного оружия от военных ведомств уже в постсоветское время, благодаря настойчивости своих представителей, обошедших по их словам более 1300 кабинетов высших должностных лиц, «пробили» ряд льгот. Гражданские же испытатели ядерного оружия, своими руками создававшие его, собиравшие заряд на полигоне, работавшие с датчиками, которые «фонили» так, что дозиметристы старались держаться подальше, до сих пор добились очень малого. Председатель Комиссии по правам человека при президенте России Э. А. Памфилова, будучи министром социальной защиты, на все апелляции отвечала: «…испытатели ядерного оружия — это профессионалы, с которыми льготы и компенсации оговаривались при принятии на работу, поэтому на дополнительные льготы они не имеют права». Такая же позиция была у ее преемницы Безлепкиной. Так и поныне. Нет льгот, нет и проблемы их «монетизации». Хотя, справедливости ради, следует отметить, что ветеранам ВНИИЭФ, работавшим во вредных условиях, в том числе на ядерных испытаниях, в соответствии с указами президента РФ (2001 и 2002 годы) повышена сумма пенсии.

Домом испытателя становился полигон. Важнейшим материальным объектом на «двойке» было занумерованное специальным кодом, утопленное в землю железобетонное сооружение без окон со стальными герметично закрывающимися дверями и с крышей, обвалованной толстым слоем земли. Именно в нем размещались пульты управления «полем», то есть территорией, на которой выстраивался реальный объект с присущей ему инфраструктурой, размещалась военная техника и так называемый «биологический материал». Отсюда подавались команды самолетам-носителям, включались измерительные приборы, отсчитывались метрономом секунды до момента «Ч» (то есть ядерного взрыва), велась секретная киносъемка испытаний. Здесь же размещался пульт управления изделием. Технари, увидевшие его первый раз, поражались его технической обыкновенности, некоторым он казался даже примитивным. Питание осуществлялось через обычный двенадцатиканальный рубильник, с висячим амбарным замком, ключ от которого хранился у одного из испытателей.

Испытуемое изделие, прозванное «самоваром», представляло собой цилиндр со значительным количеством выведенных труб, боксов, о содержании которых знали очень небольшое число теоретиков и специалистов, принимавших участие в испытаниях. Для подготовки «самовара» к взрыву рядом с башней сооружался специальный объект, за которым сохранялась долгие годы аббревиатура «ДАФ» (Духов — Алферов — Флёров — знаменитые руководители отдельных направлений в разработке). Давид Абрамович Фишман, заместитель главного конструктора, улыбаясь, иногда шутил: «ДАФ — это же так просто: Давид Абрамович Фишман». Рядом в качестве подъемного крана размещался автокран, над которым устанавливался специальный маскировочный шатер. Испытатели острили: цирк шапито. Проблем здесь было предостаточно, начиная от технической подготовки, подъема изделия, его юстировки. Дальнейшие треволнения испытательного процесса были связаны уже с внешними причинами: «розой ветров», с присутствием или отсутствием в Казахстане иностранной делегации, от команд «сверху». При любой из внешних причин изделие спускалось с башни (а это стометровая высота), затем снова поднималось, порой не раз. Однажды А. К. Бессарабенко, главный инженер института, в подобной ситуации смачно плюнул на изделие: «Чтоб тебя, зараза, больше не спускать!»

Не менее хлопотным делом была подготовка к испытаниям ядерных авиабомб. Бомбы с различным весом до 9 тонн извлекались из контейнера и с помощью ветоши и весьма токсичного четыреххлористого углерода вручную очищались от смазки. Если учесть, что смазка наносилась горячим способом и в некоторых местах ее скапливалось до полутора-двух килограммов «пушсмазки», дело это было не простым. Затем изделие укладывалось на специальную тележку на колесном ходу, на которой и перемещалось вплоть до подвески в бомбоотсек самолета. Отделялись хвостовая часть корпуса бомбы с системами автоматики, телеметрического и специального радиоконтроля и носовая часть с приемниками статического и аэродинамического давления и системой ударных датчиков (на случай, если воздушный подрыв системой автоматики не будет обеспечен). Таким образом осуществлялся доступ к заряду и системам автоматики и контроля. Далее начиналась автономная проверка узлов, кабелей и прочего на функционирование, целостность и стойкость изоляции электрических цепей. Проверки были тщательными и длительными, так как уровень их автоматизации практически был равен нулю. Особенно много времени отнимала проверка системы автоматики инициирования ядерного заряда, где нужно было обеспечить высокое импульсное напряжение и точность нейтронного облучения до долей микросекунды (миллионной доли секунды). Так как использовались одноразовые блоки, много времени уходило на длительную и тщательную подготовку: вакуумные насосы работали до глубокого вакуума в течение 12–20 часов, затем почти сутки занимали другие операции с заполнением высокосортным обескислороженным трансформаторным маслом (не допускалось наличие мельчайших пузырьков). Все быстро протекающие процессы требовали применения высокоточных двухлучевых осциллографов, измерителей времени с круговой разверткой и других сложных приборов.

Фотоаппаратами с дистанционно управляемыми затворами процессы фотографировались, фотопленки проявлялись, подписывались, делались нужного размера фотоснимки, вручную расшифровывались и заносились в протоколы. Параллельно проводились расчеты по уточнению моментов нейтронного инициирования заряда и регулировка «уставки» с точностью до долей микросекунды, как правило, неоднократной, так как сразу «попасть» было трудно.