Йордис бы не улыбалась.

Неожиданно я чувствую, что на кухне у тети Агды запах тоже какой-то особенный. Здесь пахнет всем сразу. Но ни один запах не заглушает другой. Пахнет едой, какао, потом, мылом, сеном, мокрыми сапогами, торфяной пылью, сонными людьми. Детскими пеленками, потому что совсем недавно у них родился еще один ребенок. И я чувствую себя естественной частью этого целого.

Агда совсем не такая, как ее сестры. Она всегда была не такая. Она устраивает большие детские вечера, хотя они живут совсем не богато. Ее не пугает, что у них не хватает на всех стульев. Она поступает так же, как поступали у них дома на 17 мая. Кладет доску между двух табуреток и сажает всех. Мы привозим из дома стаканы и приборы. Таким образом, и ноги в носках, и душа в облаках.

у Эммы из Эврегорда есть лошадь, а от нее самой пахнет только что сбитым маслом и свежим сеном. И конечно лошадью. Мы с Йордис часто у нее бываем. У Эммы румяные щеки и в кладовке кислое молоко со сливками. Я катаюсь на ее лошади по зеленому холму, она держит лошадь за уздечку. А Йордис держит меня за ногу. Но я не падаю.

Холм усеян маленькими синими цветочками, они сладко пахнут. Когда мы останавливаемся, Йордис снимает меня с лошади и просит нарвать ей незабудок. Я срываю несколько цветков, но этого мало. Тогда я приношу Йордис целую охапку незабудок, и все равно все вокруг по-прежнему кажется светло-голубым.

— Это я ездила за повивальной бабкой, когда ты должна была родиться. Веселый был день! Я его хорошо помню. — говорит мне Эмма.

— И я! — подхватываю я.

Она сажает меня к себе на колени и смеется.

Йордис тоже добрая.

Значит, сегодня у нее нет язвы желудка.

Мне всегда бывает трудно дождаться своей очереди. Даже когда очередь Фреда, сына тети Хельги. Я не жду, я бегу. И бываю у цели, когда они только кричат "Следующий!".

Потом мне бывает стыдно, и я стараюсь все загладить.

Меня редко бранят, если что-то случается. Как и взрослые, я владею одним приемом, который у меня получается лучше, чем у других. Становлюсь невидимкой. Когда я запираю рот на замок, я получаю оружие, против которого взрослые бессильны. Стать невидимкой лучше всего. Невидимкой я принадлежу только себе, и меня не отсылают спать.

Вместе с двоюродными братьями и сестрами мы много бегаем. И играем в мяч. К мячу я испытываю неприязнь. Мне не нравится, когда он летит прямо на меня. Я не люблю бояться чего-то, с чем не могу ничего сделать. Что зависит от других.

Мне больше нравится играть в классики. Есть что-то неповторимое в том, чтобы добиться всего самой, прыгая на одной ноге. Еще мы прыгаем через скакалки. Или лазаем по деревьям. Я держусь крепко. И сама решаю, когда надо отпустить руки. Мне нравится делать то, что у меня получается. Но другим не обязательно знать об этом.

Двоюродные сестры и братья живут на болотах, очень далеко от моря, так мне кажется. Купаться в торфяных ямах нам строжайше запрещено. Но Агнар, Фред и я все-таки купаемся. Приятно ходить по мокрому торфу, торфяная жижа просачивается между пальцами.

Однажды Ярле, их младший брат, упал в торфяную яму. Он всюду бегает за нами, от него трудно отделаться. В яме несколько уровней, оставшихся после того, как оттуда вынули торф. Есть террасы, где мы достаем до дна, и верхняя часть туловища остается над водой. Это у нас, но не у Ярле. Мы и глазом не успели моргнуть, как он скрылся в мутной воде.

— Он сейчас утонет! — закричал Агнар.

Похоже, что Агнар прав, ведь Ярле такой маленький. Но Фред считает иначе и действует быстро. Он велит мне идти на глубину и хватает меня за косу. Глотнув болотной воды, я шарю руками в мутной воде. Все происходит так быстро, что я не успеваю испугаться. К тому же я чувствую, что Фред держит меня за косу.

К счастью, я нахожу руку Ярле и вытаскиваю его из воды. Коса у меня толстая. Потом весь день мне кажется, что у меня на голове большая рана. Но об этом никто не знает. А вот мокрую одежду скрыть невозможно, и дома поднимается страшный шум. Фреда обвиняют в ненадежности. Тетя Хельга показывает себя с новой стороны. Она кричит и бранится. Во всем виноват Фред. Он старший и не должен был заманивать нас к торфяной яме.

Я смотрю тете Хельге в глаза и объясняю:

— Ярле шел первый. Мы бежали за ним, чтобы он не провалился в яму. Но он все-таки провалился. Мы поняли, что его надо спасать. И втроем его спасали. Поэтому мы мокрые.

Фред открывает и закрывает рот. Агнар не говорит, что в моей истории не все соответствует действительности. Ярле вообще не понял, как все случилось. Он, дрожа, сидит у тети на коленях.

Из всех двоюродных братьев и сестер только я живу на берегу моря. Остров, на котором они живут, слишком большой, болота бесконечны. Чтобы доехать до берега, нужно ехать на велосипеде или на автобусе. Я знаю их остров, потому что я там родилась и жила до пяти лет пока мы не переехали на Скугсёй. А вот моего острова мои двоюродные братья и сестры не знают.

И мне это нравится.

Когда они к нам приезжают, оказывается, что я лучше всех умею грести. Но я не самая сильная. Со временем даже Ярле становится сильнее меня. Зато я лучше их терплю и соленую морскую воду, и щипки крабов. Даже странно, что мальчики боятся этих щипков.

Йордис говорит, что если я сама поймала рыбу, значит, должна сама отрезать ей голову. Она показывает мне, как надо крепко держать рыбу и как всаживать нож ей между жабрами. Если я не смогу этого делать, я не должна ловить рыбу.

Морская рыба терпит суровое обращение. Она не такая мягкая и нежная, как рыбка в бабушкином роднике на Хамарёе. Я никогда не знаю, кто окажется у меня на крючке. Иногда это может быть рыба с острыми иголками, которые больно колются. Всегда интересно смотреть, справится ли рыбак с этой рыбой. Море полно страшных, коварных созданий, таких как рыбы.

И все-таки рыбу ловят и едят. Я представляю себе, как рыбы растут и жиреют, питаясь утопленниками. От этой мысли даже рыба под соусом застревает у меня в горле. Но я стараюсь об этом не думать. Чтобы не нарушать покой за столом.

Фред лучше всех умеет отрезать рыбам головы. Он вместе с дядей Альфредом работает на рыбном заводе в Мюре, разделывает морского языка. Сыновья тети Хельги — мастера зарабатывать деньги. С раннего детства, когда они еще под стол пешком ходили. Они быстро почуяли значение гуано и рано сообразили, что отрезание рыбам голов сулит большие деньги.

Фред не перечисляет всего, что он делает лучше нас, мелюзги. В этом нет надобности. Мы и так это знаем.

Я отрезаю рыбам головы, только когда нет другого выхода. Это единственный способ получить разрешение взять лодку Йордис. Ей нужна рыба для обеда, мне — лодка. Это старая лодка с острой кормой, которая не желает разбухать. Она такая упрямая, потому что лежит под деревом и зимой ей приходится несладко. Сама-то лодка, наверное, считает, что уже достаточно разбухла. Соседский мальчик Тур говорит, что в ней есть трещины. Но если они не видны, то их невозможно законопатить мхом или тряпками. Летом, до того как я пошла в третий класс, я научилась хорошо конопатить. Во второй половине дня Йордис сидит на берегу подобно ястребу и следит, как я конопачу лодку. Рядом в коробке из-под маргарина лежит моя младшая сестренка, Йордис разводит костер, чтобы сварить себе кофе. Иногда она качает головой и говорит: