– Так-то оно так, – снова вздохнул Басыня. – Да душа у меня, видать, шибко вольная. А теперь она и вовсе на свободу вырвалась, за столько лет в первый раз. Погоди маленько. Пускай она налетается. Правда, перья малость пощипали твои орлы – пусто ныне в калите, ну да ладно уж, и так не пропаду.

– А летать где собрался? Если по Чернигову, то не советую. Проведают князья, что здесь стряслось, быстрее, чем петуха, обдерут и живьем в котле сварят.

– А по твоим владениям, стало быть, дозволяешь? У тебя теперь ныне земель много, – вновь хитро прищурился Басыня.

– Да хоть круглый год броди, – весело махнул рукой Константин и посоветовал: – А утром ты все-таки ко мне загляни, а то негоже с пустой калитой на воле гулять. Верну тебе все сполна.

– Э-э, нет, княже, – укоризненно заметил старый ратник. – Это ведь людишек твоих законная добыча. Я порядок знаю. Не дело ее назад отбирать.

– А я и не буду, – пообещал Константин. – Из своих отдам.

– Во как, – изумился Басыня. – Так там много было, аж четыре гривенки новгородские.

Константин вопросительно посмотрел на старшого из своих дружинников. Тот, секунду помявшись, вспомнил, что князь обещал отдать из своих, и уже без опаски выпалил быстро:

– Брешет он, княже. Три гривны там было, аккурат нам по одной на брата. Да и те киевские.

– А помимо их?! – искренне возмутился Басыня.

– Помимо их у тебя там всего три медяка старых валялось, и все.

– Вот. Я же говорю, княже, почти четыре гривны, – удовлетворенно заметил старый ратник. – А новгородские или киевские – вою в том разбираться недосуг.

– Это с каких же пор три куны почти гривной стали? А уж киевские от новгородских даже слепой отличит, – хмыкнул Константин. – Ладно, получишь ты обратно три своих гривенки[71].

– Новгородские? – уточнил Басыня.

– Рязанские, – улыбнулся князь и успокоил насторожившегося ратника: – По весу те же, а расплачиваться станешь – товару даже больше возьмешь. Держи одну, – покопавшись в кармане, он выудил оттуда большую серебряную монету свежей чеканки.

На аверсе у нее красовался в полном парадном облачении сам Константин со скипетром в одной руке и шаром-державой – в другой. Обрамляющая надпись заверяла особо бестолковых, что это и есть на самом деле «Великий князь Рязанский Константин».

На реверсе был выбит гордый сокол, цепко сжимающий в своих когтях обнаженный меч. Вообще-то надлежало сунуть в лапы птице трезубец, но после некоторых колебаний – все казалось, что это вилы какие-то, – вид оружия было решено изменить. Чай, не Посейдон, чтоб трезубцем махать, да и нет пока морей в Рязанском княжестве – не вышли покамест к ним. Рисунок был обрамлен снопами пшеничных колосьев. Здесь же был указан и номинал монеты.

О том, как именно его обозначать, тоже имелись разные мнения. То ли не спешить и оставить на всех русские буквы[72], то ли последовать рекомендации Миньки, который настаивал сразу перейти к арабским цифрам. Резон в этом был. Когда будет проведена реформа алфавита, то переходить на них придется обязательно. Ведь некоторые буквы, которые предстояло сократить, тоже означали цифры[73]. Не станет букв – надо менять и цифры. Значит, придется возиться с переделкой чеканов и маточников.

В конце концов решили все-таки не спешить и буквенные обозначения цифр частично все-таки оставить, кроме трех монет – самой крупной и самой мелкой, где номинал был указан прописью: «Одна гривна» и «Одна куна», а также для будущего рубля, на котором написали: «Рубленая гривна».

– Как живой, – уважительно, но в то же время с легкой долей усмешки – мол, чем бы дитя не тешилось, – заметил Басыня, внимательно разглядывая изображение князя на монете.

– А то, – в тон ему заметил Константин, улыбаясь, будто желая сказать: «Ну, ты-то понимаешь, что мне и самому такое возвеличивание не очень нравится, но раз для княжества полезно, то куда же тут денешься – надо».

– А ежели я к тебе совсем в дружину не пойду? – уточнил Басыня. – Гривны-то эти назад, поди, истребуешь?

– Что с возу упало, то пропало, – пожал плечами Константин. – Чай не разорюсь я с такого подарка.

– Ну-ну, – напряженно размышляя о чем-то, хмурил и без того морщинистый лоб Басыня. – А с ними как? – кивнул он в сторону товарищей.

– Если бы ты не спросил, то я б тебя в дружину нипочем бы не взял, – заявил ему князь и ответил: – Грушу твоего лечить надо. Раны-то не очень тяжелые у него, но крови много вытекло. Раньше чем через месяц он не оклемается. Ну а как в себя придет – пусть сам решает. Захочет на вольные хлеба – земли у меня в достатке. А если в дружину пожелает – тоже отказу не будет. Молодой же ваш…

– Я дядьку Грушу не оставлю, – быстро выпалил Спех. – Куда он, туда и я.

– Значит, вместе решите, – согласился князь. – Только в Залесье его оставлять, пожалуй, не стоит.

– Баба та сказывала, чтобы его к ней принесли. Она-де малость в травах ведает, так что на ноги мигом поставит, – снова перебил Спех и тут же получил увесистый подзатыльник от Басыни.

– Не перебивай князя, – поучительно заявил тот и извинился: – Ты не гляди, княже, что он телок телком. С жеребцом-двухлеткой на плечах плясать может. Его только научить малость ратной науке да еще вежеству чуток, и вой будет на загляденье.

– Я и так на загляденье, – буркнул Спех, немного обиженный на такую бесцеремонность.

Впрочем, обиду изрядно перевешивали добрые слова дядьки Басыни. Такая лестная рекомендация со стороны старого воина, как понадеялся парень, должна была сослужить ему хорошую службу, если князь станет колебаться – брать или нет его в дружину.

Но радужные мечты почти сразу сменились еще одним подзатыльником, столь же увесистым, как и предыдущий.