«Даже смерть принять как следует и то не может», – подумал он и отошел на пару шагов в сторону, но тут неплохая идея пришла ему в голову.

Князь поднял руку, требуя тишины, и обратился к толпе, которая тут же притихла:

– Сей служитель божий сана своего не достоин. Но рясу с него содрать и покарать, подобно тем, что сейчас на дубах висят, я не могу. Нет у меня такой власти.

Толпа опять взревела. Пришлось снова поднимать вверх руку и продолжить после паузы, дождавшись, когда люди хоть немного угомонятся:

– Мыслю я, что епископ, в чьей епархии служит этот поп, узнав, что и как было, сам на него кару суровую наложит, а монастырская темница пострашнее будет, чем на веревке сдохнуть. Тут-то все быстро, раз – и готово. Верно я говорю? – и сразу, не дожидаясь ответа, продолжил: – А он же, недостойный, заслуживает куда более страшной казни за все то, что содеял. Правильно? – Он и на этот раз не спешил, дождался-таки недружных отдельных выкриков:

– Верно сказываешь, княже!

– Чтоб помучился, проклятый!

– Пусть в мучениях издохнет!

– Подольше чтоб!

Снова переждав немного, Константин продолжил:

– А раз вы со мной согласны, стало быть, мы с вами так и поступим – отправим его к епископу на покаяние, дабы тот его и наказал. А чтобы он не сбрехал чего, я вдогон еще и грамотку пошлю с описанием всех бед, кои приключились с вами по его вине. Так-то оно вернее будет. А то ведь он, собака лукавая, сам-то обязательно соврет, правильно?

Князь вновь дождался одобрительных голосов и только после этого повел свою речь дальше:

– Нынче же мы его и отправим в путь-дорогу, в том я свое княжеское слово даю. Пеший-то путь долог, а на коня с собой рядом ни один дружинник его не усадит, потому как обгадился он и дух с него идет мерзкий, – и пожаловался сокрушенно: – Вам-то хорошо, вы от него далече. А я рядом, так что чую, – и заключил с улыбкой: – Одно слово – поганец.

В толпе заулыбались, а кое-где раздались сдержанные смешки.

Даже физически ощущалось, как начинает спадать, смываемое ручьями смеха, напряжение. Гнев и злость, ярость и ненависть растворялись в хохоте, особенно усилившемся после того, как одна из шустрых молодок резво поднырнула под перекрестья копий, преграждавших дорогу, быстренько подскочила вплотную к попику и тут же отвернулась от него, демонстративно зажав нос пальцами.

– Ой, бабоньки, а он ведь и взаправду воняет. Да как сильно-то! – И с веселым визгом, не убирая рук от носа, кинулась обратно в толпу.

– Еще есть желающие принюхаться? – громко спросил князь и повелительно махнул дружинникам. – Вход свободный.

Те опустили копья, однако желающих все равно не нашлось. Толпа, продолжая смеяться, стала постепенно расходиться по домам.

– Ну, кажется, разрядил малость обстановку, – вздохнул Константин с облегчением и горделиво посмотрел на Вячеслава. – Учись, орел!

– Ты гений, княже. Обуздать разъяренную толпу – это талант нужен, – искренне заметил воевода.

– Не обуздать, – поправил князь. – Это как раз бессмысленно. На такое вообще никто не способен. Ее можно либо разогнать, либо возглавить. Но разгонять – без мечей не обойтись, а посему я ее возглавил и постарался повести за собой, на ходу меняя направление ее движения в нужную для меня сторону.

– Грешно смеяться над слабостями телесными, особливо ежели сам человек над ними не властен, – раздался вдруг сзади голос священника.

– Он мне еще и замечания будет делать! – возмутился Константин. – Да я тебя, чтоб ты знал, этой насмешкой от смертной казни спас! А теперь слушай меня и очень внимательно, – жестко произнес князь. – Кстати, как там тебя кличут?

– Отец Варфоломей я, – непримиримо, даже почти враждебно ответил тот.

– Вот он и устроил здесь Варфоломеевский день, – блеснул эрудицией Вячеслав.

– Для начала посмотри, сколько здесь трупов, – князь широким жестом обвел лежащих на снегу покойников, – а теперь погляди, сколько на ветвях болтается, – указал он на деревья и подытожил: – И все это именно твоя работа, ибо ты – самый главный подстрекатель. Так что веревку ты намного больше других заслужил. Ох, как жаль, что ряса на тебе, иначе я бы тебя самого первого повелел вздернуть. Но запомни мои слова, поп, и крепко запомни. Второй раз станешь людей на зло подстрекать – и ряса тебя не защитит. Крови твоей не пролью – пачкаться не хочу. Черная она у тебя, недобрая. Но и в живых тебе не бывать. Повешу сразу, потому что если разобраться по уму, то ты и есть самый главный христопродавец. Уразумел?

Отец Варфоломей угрюмо промолчал, явно не желая вступать в дискуссию, но всем своим видом выражая несогласие со словами князя.

– Короче, так, – вздохнул Константин. – Давай-ка ноги в руки и пошел вон, прощелыга. Дуй, пока цел, по дороге в Рязань. Там покаешься в грехах тяжких и самолично потребуешь, чтоб тебя заперли в темнице. Будешь там сидеть на хлебе и воде до суда епископского.

Он тут же мысленно прикинул, что до приезда отца Николая из Никеи пройдет еще не меньше полугода, так что этот гад еще вдоволь успеет насидеться на голодном пайке, дожидаясь решения епископа.

Константин же самолично проинструктирует всех ответственных за монастырские казематы, чтобы кроме хлеба с водой этому паршивцу в обгаженной рясе ничего не давали. Авось не поумнеет, так хоть притихнет с голодухи.

– Одного не пойму, – кашлянув деликатно, уточнил отец Варфоломей. – Зачем ты мне в Рязань идти велишь, княже, когда надобно в Чернигов?

– Это почему еще? – не понял Константин.

– Так селище-то енто к черниговской епархии относится, – независимо пожал плечами попик. – Стало быть, и епитимию на меня должен накладывать владыка Митрофан.

Это резко меняло все планы. Константин не знал, кто такой владыка Митрофан, но зато прекрасно представлял, что, а главное как, может рассказать о случившемся этот тщедушный человечек. Да еще усмешка какая-то подлая на губах у него промелькнула. Ох, не к добру она. Словом, нужно было все срочно менять.

В то же лето 6726-е, индикта шестого, в месяц просинец, приехали в селище Залесье четыре княжича из Чернигова и один из Новгорода-Северскаго по просьбе попа отца Варфоломея, дабы язычников злобных, кои в том селе обитали, в веру православную обратити.

Константин же избиша их со дружинами и повесиша яко злодеев, тела же отдаша опосля отцам оных и рек им в злобе окаянной: «Дайте срок и с вами тако же вчиню, егда осильнею».

О ту пору прозваша резанского князя люди на Руси Константином-князеубойцей, ибо он черную славу Святополка Окаяннаго затмиша и умалиша, бо тот токмо в смерти трех братиев повинен бысть, Константин же – сочтем, помолясь – токмо под Исадами девятерых погубил, да Глеба-страстотерпца еще, да прибавь четверых князей владимиро-суздальских, да двух муромских. К им же новые мученики прибавились, числом пятеро и тако общим числом два десятка и еще одного имеем.