– Я очень надеюсь, что хоть вы сможете убедить моего сына уничтожить старую развалину и занять в городе место, достойное человека его положения. – Она бросила на Джамала красноречивый взгляд, и тон ее был колючий. – Его одержимость древними руинами совершенно нездорова.

Этот вопрос они с матерью обсуждали уже много раз. И вместо того чтобы снова ввязываться в дискуссию, Джамал посмотрел на часы и сказал, что им с Барнабасом пора домой.

Весь обратный путь существо молчало, глубоко потрясенное увиденным. В выпученных его глазах застыло выражение полной растерянности.

У Джамала сердце сжалось от сочувствия, от почти родственной нежности к бедному карлику. Тяжелая чернильная слеза прорисовала дорожку на щеке существа, и оно проговорило, запинаясь:

– Маса Джамал? Моя полагать, вы теперь желать избавиться от фамильный дом мисс Жазафина?

Глядя в глаза Барнабасу, Джамал твердо заверил:

– До конца твоих дней фамильное поместье останется твоим домом. Я тебе обещаю.

Существо смотрело вдаль. Там, на горизонте, вырастал особняк с прилегающей к нему фермой, и над ними быстро закатывалось солнце.

* * *

Бинг поднял ко рту трубку бульбулятора, глядя поверх нее, как поверх винтовки. Поднес к чаше зажигалку и высек огонь, словно спустил курок.

Затянулся так глубоко, что сразу окосел. И выкрикнул:

– Паф! Паф! Паф! – выдыхая дым травы.

Он палил направо и налево, и налитый в бульбулятор мятный шнапс плескался по стенкам. Наконец Бинг выбрал последнюю цель и пустил на нее остатки пороха:

– Паф!

Феликс схватился обеими руками за грудь и повалился на круглый бок железной мусорки.

– Ты убил меня! – прохрипел он. – Я покойник…

Бинг протянул ему зажигалку.

– Жизнь определяет смерть, – изрек он, набивая чашу бульбулятора. – Невозможно почувствовать себя более живым иначе, чем убивая другого.

Он рассказывал Феликсу, каково было там, в тот великий день, на галерке парламента. Бинг мог говорить об этом бесконечно. Они сидели вдвоем у Феликса под окнами.

Лакомая ушла гулять, а мать Феликса была дома, вот почему он засел курить траву в переулке. Находиться с матерью один на один стало невыносимо. Она бесконечно давила ему на совесть, чтобы не объявлял пока о своей ориентации, чтобы потянул еще хотя бы годик, сидя у нее под крылышком. Еще год в Гейсии! Целый год наблюдать, как на каждом шагу воркуют голубочки, а ему нельзя даже заглядываться на телочек!

Бинг протянул бульбулятор и сказал:

– В башке не укладывается, что ты не гей…

Бингу можно было доверять. Национальный герой, один из вождей первого клана! Он собственными руками уничтожил старый режим, сверг власть слабаков, лебезящих и лгущих толпе ради завоевания ее симпатий. Это занятие раньше называлось «политикой».

Для Бинга ничто уже не могло сравниться с Ссудным днем. Вот почему он совсем сторчался – потому что однажды испытанный кайф от уничтожения ненавистной системы был более недостижим.

Принимая бульбулятор, Феликс увидел татуировку у Бинга на внутренней стороне предплечья и спросил:

– А это кто, Энди Уорхол?

– Толботт, – ответил Бинг. – Я рассказывал, что видел его, сам, своими глазами?

– Не больше миллиона раз, – глухо ответил Феликс в бульбулятор.

На руке у Бинга значилось: «В будущем у каждого будут свои пятнадцать минут под пулями».

– О да, он произнес эти слова в моем присутствии, – похвастал Бинг.

Феликс наизусть знал историю о том, как Толботт сидел, прикрученный к стулу скотчем и ремнями, голый, весь в кровище, но при этом раздавал приказы, и все их исполняли. О том, как незадолго до Ссудного дня вожди приходили к этому великому человеку на аудиенцию.

– И как ощущения? – спросил Феликс на выдохе и сделал вдох через трубку.

Шнапс забурлил, рот Феликса наполнился мятным дымом.

Оба понимали смысл этого вопроса, Бинг не раз на него отвечал. Ощущения были улетные. Убивать врагов – это круче, чем сорвать джекпот в лотерее. Это как оставить за собой самое последнее слово. Это высшая победа. Книга Толботта гласила:

Главная сила, движущая человеком, – желание доминировать и нежелание подчиняться.

И еще:

Всякий, кто отрицает это, лишь пытается вас подчинить.

Задержав дым в груди, Феликс слушал.

– И куда ты теперь? – спросил его Бинг.

Он имел в виду: к белым или к черным? То, что сам он мог вольготно сидеть в темном переулке, курить траву и дышать кошачьей мочой, было свидетельством расовой толерантности Гейсии. Блэктопия и Государство Арийское блюли чистоту крови и быстренько выслали всех людей с перевесом азиатских генов в Азию, всех евреев – в Израиль, а мексиканцы отправились в родные пенаты добровольно.

Феликс впервые об этом задумался. Он ведь ни разу не видел Бинга с мужчиной! Может, Бинг тоже натурал? Может, он тоже просто скрывается в Гейсии – там, где никого не смущает его разрез глаз? Может, ему просто неохота быть сосланным на другой континент? Если так, он отнесся бы к семейным тайнам Феликса с пониманием…

Сделав из бульбулятора вдох, Феликс пожал плечами. Генетическое тестирование он еще не проходил и пока не забивал этим голову. Сначала надо было закрыть вопрос с объявлением ориентации.

А Бинг продолжал распинаться о том, что «убийство есть убийство». Что это величайшая победа. Видеть, как из врагов летят кишки. Слышать, как враги умолкают навсегда. Знать, что они тебе более не страшны. Это конец всех твоих страхов. Это подтверждение, что ты больше не будешь рабом. Бинг столько раз выступал с этой речью – у барной стойки, со сцены, с кафедры… Он превратился в живое ископаемое.

«Сильно укуренное ископаемое», – подумал Феликс и чуть не заржал.

– Удаление человека из человека, – вещал Бинг, – превращение его в простое мясо – это как фокус, только безо всяких иллюзий. Понимаешь? – Он закашлялся, поперхнувшись дымом. – А не это ли называется чудом?

Феликс страстно закивал. Ему очень хотелось выложить Бингу всю правду. По укурке ему казалось, что друг его поймет, ведь наверняка он сам скрывает гетеросексуальную ориентацию.

– У меня к тебе просьба. Ты заходи к маме моей иногда. Типа на Рождество и все такое. Ну, чтобы ей было не так одиноко.

Бинг отмахнулся, набивая чашу.

– Да брось, не переживай. У нее жена есть. И ребенок скоро будет.

Феликс ждал, пока он раскурит, думая, что расклад выходит идеальный. Очевидно, Бинг такой же беженец. Феликс может спокойно объявить ориентацию и уехать, доверив ему мать. Конечно, отец тоже будет где-то рядом, однако ему лишний раз встречаться с тайной женой рискованно. Еще, конечно, есть Лакомая, но она, считай, чужая тетка. А Бинг, его лучший друг, в случае чего присмотрит за матерью, все-таки она не молодеет…