одной лишь мысли, что я сейчас собираюсь сказать.

Ладно. Всё равно отступать некуда.

И да, я помню, что говорила Снежана — у меня есть право выбора и я всегда могу передумать.

— Глеб... Если вам... тебе... так будет спокойнее, то я... согласна переехать в вашу... твою квартиру. Только, — тяжело сглатываю, — я хочу, чтобы мы правильно друг друга поняли. Что... что вы подразумеваете под переездом, и как будут складываться наши... ну... отношения?

Тёмный взгляд стекает к моим губам, затем опускается ниже к вырезу на шее, где сейчас бешено бьётся жилка, потом скользит к груди и животу, после чего возвращается к глазам.

Бёдра обжигает горячей волной, а в животе начинает болезненно и сладко тянуть. Я вдыхаю запах духов мужчины, и мне вдруг безумно начинает хотеться вдохнуть его поглубже, подойти к Воронцову ближе, уткнуться носом в рубашку и...

— Пока, Инна, я подразумеваю только сам переезд и заботу о тебе, — тихо отвечает Воронцов. — Всё в целях твоей безопасности.

Пока?

Я чувствую, как на нижней губе, которую я всё это время кусала, выступает капля крови и растекается железным привкусом по языку.

Воронцов снова смотрит на мой рот.

— Я рад, что ты наконец решилась.

А затем он вдруг поднимает руку и кладёт большой палец мне на губы, стирая с них кровь.

Глава 60

Глава 60

Глеб

Млять, не понимаю от чего меня так колотит.

Набирая скорость на полупустой трассе выкуриваю третью за дорогу сигарету. Пока толкался по городу все, сука, пробки собрал. Долбанный центр. Всегда его любил, а сейчас почему-то стал раздражать. Куча машин, куча народу, вечный гомон, и светло даже ночью из-за херовой тучи неоновых подсветок на витринах и фонарей натыканных через каждый метр. Когда-то именно это меня привлекало, а сейчас бесит.

Хотя пробки бесили всегда. Просто раньше я не замечал их так сильно. А вот с тех пор как чуть ли не каждый день начал мотаться в жопу мира на Маршала Жукова это стало прямо капитальной проблемой.

Одно только радует – сегодня я этот забег в последний раз устраиваю.

Тянусь к карману за телефоном и смотрю на дисплей – не звонит. Я опаздываю уже на сорок минут, а она не звонит. И это тоже неимоверно раздражает.

Клянусь, эта женщина когда-нибудь меня доведёт. За тот месяц, что прошёл с тех пор, как стала известна моя причастность к её беременности она не звонила мне сама ни разу. Ни разу, мать твою!

Не знаю связано это с её патологической скромностью или с какими-то дебильными принципами, но меня это раздражает.

Хочу, чтобы позвонила. Чтобы хоть раз сказала, что ей нужна моя помощь или вот сейчас просто спросила бы какого чёрта я до сих пор не у неё в квартире.

Как идиот полный гипнотизирую телефон в течении нескольких секунд, после чего чертыхнувшись, набираю сам.

– Алло, – она берёт после третьего гудка.

– Ты готова? Все вещи собрала? – спрашиваю, выкидывая окурок за окно.

– Да… вроде да…

– Отлично. Я буду минут через двадцать. Съезжаю с КАДа. В пробке в центре долго простоял.

– Хорошо, – отвечает спустя несколько секунд молчания. – Может, я тогда, пока вы едете, коробки вниз спущу?

– Инна, ты… – хочется сказать дура, но я вовремя себя одёргиваю. – Ты в своём уме? С пузом будешь коробки таскать с пятого этажа? А чё не рояль? Давай тогда рояль сразу. Можем ещё тебя на подработку грузчиком устроить. У нас как раз соседи выезжать собрались. Поможешь им мебель в фургон погрузить.

– Прекратите иронизировать, Глеб Викторович, – даже не видя её лица я знаю, что она сейчас поджимает губы. Она всегда так делает когда злится. Это вообще её единственный способ проявления негативных эмоций. В отличие от меня. Вот я как раз за последние семь месяцев, прошедших с моего развода, их привык проявлять на полную катушку.

Вот и сейчас хочется. Охренительно хочется взорваться, потому что от её этого “Глеб Викторович” меня передёргивает. Перед глазами сразу встаёт картинка – Инна, я, двое наших детей. И этот чёртов “Глеб Викторович” в её исполнении.

Мама, Глеб Викторович, я – дибильная семья!

Не знаю, что нужно сделать, чтобы она наконец привыкла называть меня по имени.

– Я не иронизирую, Инна. Просто хочу, чтобы ты перестала нести чушь, – выдыхаю, устало потирая переносицу, и паркуюсь во дворе возле её дома.

Намеренно не стал говорить, что на самом деле уже по её улице еду. Хочу застать врасплох. Зачем? Наверно, потому что дебил. Но я хочу войти и увидеть удивление на её лице.

Стас всё-таки прав, у меня с Александровой крыша поехала капитально. Потому что я, мать твою, этот кадр во всех красках в своей голове смакую. Расширенные глаза. Чуть приоткрытые губы. Те самые, которыми она произносит “Глеб Викторович”. И это, млять, и бесит и заводит одновременно.

– У меня всего четыре коробки и они не тяжёлые. Во всяком случае две из них я точно могла бы вынести сама.

– Александрова, если ты только рыпнешься из квартиры, с этими чёртовыми коробками, клянусь, я тебя привяжу к кровати как только приедем к нам домой, – цежу сквозь зубы, залетая по лестнице на пятый этаж.

Млять, мне бы заткнуться. Она и так со скрежетом согласилась ко мне переехать, а ещё я тут со своим “привяжу к кровати”, которое ещё и звучит ко всему прочему двусмысленнее некуда.

– Знаете что, Глеб Викторович…

Вставляю ключ в замочную скважину, проворачиваю и рывком распахиваю дверь.

– Знаю, – одновременно говорю в трубку и смотрю на застывшую на пороге Инну с тем самым выражением лица, которое я ждал. – Пошёл в жопу, Глеб. Но ты этого не скажешь.

– Откуда у вас ключи? – переводит растерянный взгляд с телефона в своих руках на меня.

– У тебя.

– Что у меня?

– У тебя ключи, а не у вас. Инна, млять! – перехожу на повышенный тон, чувствуя как снова начинаю заводиться. – Сколько можно-то, ну? Ты меня перед детьми тоже так будешь называть? “Петя, Вася, если вы будете себя плохо вести, то я скажу Глебу