Удивительное, дотоле незнакомое чувство овладело сердцем мужчины. Томление то было или страх? Пугающее воспоминание или манящая надежда? Зарождающаяся радость или отмирающая печаль? Чувство, роднящее с богом, с человеком или же со зверем? Чутье, предчувствие? Магнетическое воздействие луны или же весеннее пробуждение природы, которому подвластны травы и деревья, существа теплокровные и холоднокровные?

Так же заворожено смотрел он когда-то с палубы затонувшего судна на клонящийся к закату месяц, и сокровенные мысли его перекликались с призрачным лунным светом...

"Неужто не понимаешь? Завтра вернусь, тогда опять поговорим!".

Однако трудовому человеку недосуг подолгу любоваться луной да красотами природы. Возвратившиеся с пастбища овцы и козы ждут, чтобы их подоили; это входит в обязанности Терезы, а Ноэми серпом жнет кормилицам траву. Тимар раскуривает трубку и, прислонясь к дверям загона, продолжает неспешную беседу. Чем не бравый крестьянский ухажёр, положивший глаз на юную крестьяночку?

Наконец остается последнее дело: на ночь влить в медный котел розовую воду, выпаренную по первому разу, а после можно и на покой.

Тимар облюбовал себе для ночлега пчельник; Тереза расстелила там свежего сена, а Ноэми позаботилась об удобном изголовье, так что нашего героя не пришлось убаюкивать. Едва опустив голову на подушку, он тотчас же уснул, и всю ночь ему снилось, будто он подрядился в садовники и котел за котлом гонит розовую воду, целое море розовой воды.

Когда Михай пробудился, солнце уже взошло высоко. Долго же он проспал! Пчелы жужжали вокруг, трудясь без устали. Кто-то побывал здесь утром: Михай убедился в этом, обнаружив возле своего ложа предметы, необходимые для мужского туалета, что хранились в его дорожной торбе. Ведь можно только пожалеть мужчину, который привык брить подбородок и по какой-либо причине вдруг лишен такой возможности. И как приятно, если в чужом доме кто-то заранее о тебе позаботился и теперь, пробудясь, нет нужды шарить по углам в поисках обмылка, пригоршни теплой воды да карманного зеркальца, в котором можно самому себе рожи строить. Окаянная щетина способна испортить настроение не хуже уколов совести, зато с каким облегчением потом вздыхает счастливец, поглаживая гладко выбритый подбородок.

К том времени, как Михай привел себя в порядок, хозяйки уже ждали его к завтраку, подав на стол свежее молоко и масло, а затем началась будничная работа - нужно было обрабатывать урожай роз.

Михая по его просьбе поставили к толкушке - толочь розовые лепестки; Ноэми ощипывала лепестки с сорванных цветов розы, а Тереза хлопотала у чана для перегонки.

Тимар решил рассказать Ноэми о розах. Он не стал говорить ей, что розы напоминают нежный румянец ее щек - Ноэми наверняка высмеяла бы его, а поведал ей все, что ему довелось узнать о розах во время путешествий. Сведения эти были поучительны, Ноэми внимала ему, вся уйдя в слух, и Тимар, выказав такую ученость, еще более вырос в ее глазах. У юных, неискушенных девушек люди умные да знающие весьма в чести.

- В Турции розовую воду используют и в еде, и в питье, а розы разводят целыми плантациями. Из них делают и четки: раздавленные лепестки прессуют в виде шариков, потому-то и называют четки "розовым венчиком". Но есть на Востоке великолепный сорт роз, из которых добывают розовое масло: это бальзамическая роза. Она разрастается в высокий двухсаженный куст, ветви которого сгибаются под тяжестью белоснежный цветов. Ароматом своим эти розы превосходят все остальные. Стоит только их лепестки бросить в воду и выставить на солнце, и очень скоро поверхность воды покроется радужными пятнами от выделяемого лепестками масла. Точно такие же свойства у вечнозеленой розы, листья которой не опадают даже зимою. А цейлонская роза окрашивает волосы и бороду в рыжий цвет, да причем так прочно, что годами не смывается, поэтому ее сушеные лепестки служат на Востоке предметом торговли. Лепестки могорской розы действуют как дурман, от их аромата человек делается пьяный, словно вина хлебнул. А на розе "вильморин" водится особый жучок; стоит ему подточить розу, и у нее вместо цветов вырастают махровые шары- соцветия в кулак величиною. Говорят, что если такую "лохматую" розу сунуть под подушку капризному младенцу, тот уснет сладким сном.

- И вы побывали во всех местах, где эти розы произрастают? - спросила Ноэми.

- О да! Я ведь много дальних стран пообъездил. Бывал и в Вене, и в Париже, и в Константинополе.

- А эти города далеко отсюда?

- Если идти пешком, то за тридцать дней доберешься до Вены, а за сорок - до Константинополя.

- Но вы ведь плыли туда по воде.

-А водный путь еще дольше, ведь приходилось брать попутный груз.

- Чей груз?

- Хозяина, который меня нанимал.

- Ваш хозяин по-прежнему господин Бразович?

- Кто вам это сказал?

- Рулевой, когда вы здесь в прошлый раз были.

- Нет, господин Бразович умер. Тут в разговор вмешалась Тереза.

-Умер! - взволнованно воскликнула она. - Значит, он умер! А его жена и дочь?

- С его смертью они лишились всего своего состояния.

- О боже праведный, свершилась воля твоя!

Мама, милая, добрая моя! - Ноэми ласково уговаривала мать, пыталась утешить.

- Сударь, я ведь вам в прошлый раз не все рассказала. Когда обрушилось на нас страшное горе, я тщетно молила Бразовича не разорять нас вконец. И тогда мне пришла мысль: ведь у этого человека есть жена, есть ребенок, пойду-ка я к госпоже Бразович, женщина женщину скорее поймет и пожалеет. Взяла я свое дитя на руки и отправилась в Комаром. Жара стояла адская. Разыскала я их дом - роскошный, двухэтажный. Впрочем, в дом меня с младенцем не впустили, заставили ждать на галерее. Наконец вышла госпожа с девочкой лет пяти- дочкой своей. Я ей в ноги бросилась, христом-богом заклинала сжалиться, быть нашей заступницей перед мужем. А она схватила меня за руку да и спустила с лестницы. Я, пока падала, обеими руками деточку свою оберегала, чтобы та не убилась, ну а уж сама-то оберечься не сумела - аккурат головой и ударилась о мраморную колонну, что лестничный свод поддерживала. До сих пор на лбу шрам остался... Насилу я на ноги поднялась и прочь заковыляла; Ноэми у меня на руках плачем заходится, а та девочка наверху вслед нам смотрела и смехом заливалась... Поэтому я и говорю сейчас на их беду: слава тебе господи! Да будет благословенна рука, что столкнула их с той же лестницы, откуда они меня скинули!

- Мама, мамочка, не говори так!

- Значит, и до них нужда добралась? Как высоко нос задирали, а теперь, выходит, под забором очутились? Прощай, все наряды и драгоценности, пусть-ка теперь в рубище походят да у знакомых побираются! Им ведь тоже небось никто не подаст, верно я говорю?

- Нет, сударыня, - вынужден был ответить Михай. - Нашелся человек, кто принял в них участие и взял под свою опеку.