Джош понял, что стигма, которой была окружена его работа, помешала ему видеть вещи такими, какие они есть. И именно поэтому он все неправильно понял тем ноябрьским вечером.

– Я считал, что делаю вам одолжение, держась подальше.

Она вздохнула и отвернулась, чтобы перевернуть тосты.

– Ты всегда делаешь поспешные выводы, когда спешишь защититься от душевной боли.

Это была правда. Он поспешил оттолкнуть Клару, прежде чем она бы его осудила, точно так же, как сбежал от своей семьи.

– Если тебе станет легче, я согласен, что это дрянная стратегия.

– Нужно доверять людям, которые любят тебя. – Она выложила дымящиеся тосты на тарелку.

Джош понял, каким абсолютным идиотом он был.

– Прости меня, мама.

Она села напротив и порезала тосты на треугольники.

– Дурачок. – Она улыбнулась ему.

– Тебе действительно все равно, что я снимаюсь?

– Слушай, у меня было два года, чтобы переварить эту информацию. Для меня самое главное, чтобы ты был в безопасности и счастлив. А кроме того, твой отец уже поставил на мой компьютер блокировку порно, так что я не увижу, даже случайно, как ты прыгаешь на ком-то. Ты взрослый человек, и я уважаю твой выбор.

Оказывается, принятие и любовь значили для него больше, чем он мог представить.

– Спасибо.

– Я всегда знала, что ты хороший и добрый, Джошуа. Уверена, ты не будешь делать ничего плохого, какой бы секс ты ни выбрал, на камеру или нет. Впрочем, не хочу ничего знать ни о том, ни о другом. А теперь я собираюсь съесть свой тост с сыром, а когда закончу, давай обсудим что-нибудь, что не имеет отношения к твоим гениталиям.

– Да, мэм! – Джош откусил от своего бутерброда и закрыл глаза от удовольствия. Он знал, что мама простила его. Знал, что должен извиниться и перед отцом, когда он вернется. Но наверняка с Кларой ему не обойтись одними извинениями. Он постоянно вспоминал ее испуганное личико. Настала пора действовать. Все было в его руках. Требовалось только немного смелости.

Безрассудство бурлило в венах Клары Уитон, как сильнодействующий яд. Следуя примеру многих опозоренных женщин их семьи, она пошла и потратила огромные деньги на билет на самолет и на платье, созданное для того, чтобы мужчины столбенели при взгляде на его обладательницу.

Когда она вышла из аэропорта Лас-Вегаса – это был последний пункт турне группы Эверетта, – ей казалось, что вся влага покинула ее тело. Ну, или осталось совсем немного после ее непрерывных рыданий в течение всего полета, вызвавших обеспокоенный шепот пассажиров. Она подумала, что, должно быть, обычно люди плакали, возвращаясь домой из Города грехов, а не по дороге туда.

Салфеток в сумочке оказалось недостаточно, так же, как и сил противостоять сложностям этого мира. После ссоры с Джошем Клара растеряла свои последние доспехи. С нее словно содрали кожу, каждый сантиметр тела саднил от боли.

Он сказал «люблю». И тут же заявил, что она никогда не найдет никого лучше. Она испытала уже много волнений за свою жизнь, но ни один из ее планов на случай непредвиденных обстоятельств не предусматривал такого эмоционального взрыва. Она очень долго не позволяла себе даже мечтать о романтическом будущем с Джошем. Они такие разные люди и не могли вписаться в жизнь друг друга без жертв. Они попробовали и потерпели фиаско.

Возврат к ее первоначальному плану, «Операция «Эверетт», имел теперь особый смысл. Кларе нужно было напомнить себе о том, чего она раньше хотела, чтобы перестать думать о любви, которой не случилось.

Еле перебирая ногами, она вошла в бар на окраине города, где пахло жареным луком и кислым пивом. Нелегко было сохранять достойный вид с багажом наперевес, но какое это имело значение теперь, после того как она сменила репутацию светской львицы на звание амбассадора оргазма. Какая-то сексуальная привлекательность должна была перекинуться на нее от людей, с которыми она провела последние несколько месяцев, этих специалистов по возбуждению и… гениталиям. Ее каблук прилип к полу, и она споткнулась.

Или не должна.

В семь вечера в баре было немного посетителей, хотя на сайте группы сообщалось, что музыканты начинают играть через полчаса. Сцена с одиноким микрофоном и колонкой, валявшейся на полу, занимала большую часть задней стены.

– Прошу прощения! – Клара привлекла внимание угрюмого бармена. – Я ищу Эверетта Блума.

Он указал тряпкой на дверь в темный коридор.

– Он отошел. Думаю, покурить.

– Спасибо. – Скрепя сердце, Клара осторожно перешагивала через груды арахисовой скорлупы, разбросанной по полу. Радость от воссоединения с Эвереттом должна была развеять дымку забытья, окутавшую ее с тех пор, как она покинула Дэнверс-стрит. Вместо этого она просто оцепенела.

– А вообще-то, – обернулась она, – можно мне сначала немного лучшей текилы, какая у вас есть?

Возможно, алкоголь напомнит ей, что она еще жива. Бармен с широкой улыбкой налил ей рюмку:

– За счет заведения.

По крайней мере, платье сработало.

Эверетт сидел на обочине с сигаретой в руке в ореоле заката. Она ждала, что ее сердце бешено забьется. Но этого не случилось. Как будто она оставила этот жизненно важный орган в Западном Голливуде.

– Привет, – сказала она. Не лучшая ее вступительная фраза. Эверетт повернулся, и у него отвисла челюсть:

– Ты? Боже мой, малыш.

Погасив сигарету о тротуар, он встал и заключил ее в свои медвежьи объятия.

– Что ты здесь делаешь?

Она постаралась изобразить беспечность.

– Решила посмотреть шоу.

– Ух ты, – кивнул он в сторону ее чемоданов, – ты надолго?

– Не совсем. Я… я возвращаюсь в Нью-Йорк. Это пересадка.

– Как? – Его лицо погрустнело. – Ты уже уезжаешь? В какие неприятности ты умудрилась попасть в течение этого лета?

– О, ты бы удивился! – Ее смех превратился в повизгивание.

– Я не могу в это поверить. Не могу поверить, что ты здесь. – Эверетт оглядел ее с головы до ног. – Ты стала какой-то другой.

Клара старалась сохранять спокойствие. Она долго ждала, когда он посмотрит на нее с таким интересом. Хотя и раньше Эверетт видел ее всегда с безупречным макияжем, одетую с иголочки. Не то что Джош, перед которым она представала вся испачканная в муке, в домашней одежде, превращавшей ее в ходячую картофелину, и в ужасной больничной рубашке, с синяками и побоями на теле. И абсолютно голой. Он смотрел на нее одинаково, когда она была и полностью обнажена, и при полном параде.

– Ты что-то сделала с собой?