Все началось в пятницу вечером, когда я привел «Викки» в образцовый порядок и вместе с Томми поехал на ярмарку. Я не знал, что моя подружка уже тогда пыталась бороться со своими собственными демонами, поэтому, когда она предложила попробовать «капельку виски», возражать я не стал. Всего за пять долларов мы купили бутылку кукурузного самогона – редкостной дряни, как я понял впоследствии, но тогда нас это вряд ли могло остановить. В то лето мы запоем слушали по радио песню Дона Маклина «Прощай, американская девчонка»[53] и считали своим долгом распевать «То будет день, когда я умру…», пить дешевое виски и хлебную водку и ждать наступления «мрачных времен».

Поначалу все было как будто неплохо. Мы катались на карусели, пытались сбить бейсбольным мячом кегли, гасили свечи из водяного пистолета, ели сахарную вату, хот-доги и острые мексиканские чипсы. Голова у меня кружилась все сильнее, но я чувствовал себя совсем взрослым и не обращал на это особого внимания. Под конец нам захотелось прокатиться на чертовом колесе, и это меня доконало. Парень, управлявший колесом, то останавливал его, давая сойти тем, кто уже накатался, то снова запускал, отчего меня начало мутить. Кроме того, я совершенно разучился владеть языком и губами; Томми, судя по ее невнятной речи, – тоже. Тем не менее, оказавшись на самом верху, мы допили все, что оставалось в бутылке, – и тут механик в очередной раз остановил колесо.

Это стало последней каплей.

Не обращая внимания на Томми, которая наблюдала за мной со смесью беспокойства и болезненного любопытства, я схватился обеими руками за поперечину защитного ограждения и, перегнувшись через него, от души забрызгал содержимым желудка шесть или восемь кабинок, подвешенных к ободу колеса под нами. Надо сказать, что до этого дня я не пил ничего крепче лимонада, поэтому происходящее стало для меня полной неожиданностью, я растерялся и не знал, как себя вести. У Томми, которая пару минут спустя последовала моему примеру, тоже не было никакого опыта подобного рода: ей даже не пришло в голову перегнуться через ограждение, поэтому ее вырвало прямо на пол и частично мне на ноги.

К этому времени механик, управлявший чертовым колесом, начал что-то подозревать, да и люди, сидевшие в других кабинках, подняли крик. По какой-то причине это показалось нам с Томми безумно смешным: минут пять мы хохотали как безумные, потом нас снова тошнило, так что, когда наша кабинка наконец опустилась вниз, небольшая бетонная площадка у основания чертова колеса остро нуждалась в том, чтобы кто-то прошелся по ней с канистрой солярки и горелкой.

Что было потом, я помню не слишком отчетливо. Кажется, нам все же удалось добраться до больших полотняных павильонов ярмарки. Там мы нашли укромный уголок и отключились.

Разбудила меня острая боль в голове. Ощущение было такое, словно мне в затылок вогнали топор. Солнце уже встало и немилосердно жгло наши лица, к тому же кто-то пару раз пнул меня по ноге. С трудом открыв глаза, я увидел дядю.

– Ну, хорошо повеселились? – спросил он.

Я зажмурился, но солнце снялось с места и, приблизившись к моему лицу почти вплотную, обжигало сетчатку даже сквозь опущенные веки. Я попытался кивнуть, но подступившая к горлу тошнота заставила меня замереть. С трудом подняв руку, чтобы заслониться от беспощадного дневного света, я прошептал:

– Пожалуйста, не трогай меня… у меня перед глазами все кружится…

Но разжалобить дядю мне не удалось.

– Раз вы оба намерены вести аристократический образ жизни, я вряд ли смогу вам это запретить. Да и уговоры, наверное, не помогут… В конце концов, вы уже достаточно взрослые, чтобы принимать самостоятельные решения, – заметил он, качая головой и принюхиваясь к исходящим от нас разнообразным запахам. – Но если вам по силам целую ночь валять дурака, значит, вы вполне в состоянии проработать весь день как порядочные люди. Ну-ка, поднимайтесь!..

Голос у него был таким, что я понял: повторять дядя не будет.

Не без труда я вскарабкался на ноги. Разумеется, меня снова затошнило, но желудок был уже пуст. Рвотные спазмы, однако, были такой силы, что я не удержался и упал на колени, угодив обеими руками в большую кучу конского навоза. Поглядев вниз, я только головой затряс от отвращения.

– Не понимаю, что тебе не нравится, – пожал плечами дядя. – Ты спал на этой куче всю ночь и как будто нормально выспался, только испачкался немножко. У тебя даже в волосах дерьмо.

После этого дядя отвел нас обоих к стойлам и вручил грабли и тачку.

– Принимайтесь за работу, – скомандовал он. – Вы должны вычистить все стойла. Отдохнете, когда закончите.

Я бросил унылый взгляд на длинный ряд загонов для лошадей и коров. Их было не меньше сотни. Именно в этот момент я пообещал себе, что впредь постараюсь не делать откровенных глупостей.

За все время, пока дядя меня отчитывал, Томми не произнесла ни слова. Судя по всему, она еще не отошла. Ее лицо и подбородок были покрыты засохшей рвотой, грязные волосы прилипли к щекам, взгляд покрасневших глаз был бессмысленным и мутным. Как только дядя ушел, Томми прилегла в теньке и снова отключилась, а я семь часов кряду выковыривал навоз из соломенной подстилки и, погрузив в тачку, отвозил к мусорным контейнерам.

И все эти семь часов в моей голове продолжал звучать голос Дона Маклина, который тосковал по хорошим новостям.

Была уже вторая половина дня, когда я отважился сходить и посмотреть, чем занят дядя. Он как раз подковывал укрючную лошадь[54]: зажав между коленями ее заднюю ногу, он слегка подпилил рашпилем переднюю роговую стенку, а потом принялся расчищать стрелку деревянным ножом. Пот ручьями стекал по его лбу, на предплечье краснела свежая ссадина, и весь он был сплошь покрыт грязью и пылью. Заметив меня, дядя лишь слегка приподнял голову и, не сказав ни слова, вернулся к работе.

Я как раз собирался произнести пространную покаянную речь, которую составлял большую часть дня, когда к конюшням подошли двое незнакомых парней, каждый из которых держал в руках плотный бумажный пакет со спрятанной внутри бутылкой пива. Первый – высокий, темноволосый, с массивными золотыми часами на руке – всмотрелся в лицо дяди и слегка толкнул своего приятеля в плечо.

– Погляди-ка! – воскликнул он. – Знаешь этого типа? Это же самый известный в óкруге вор и убийца!

Дядя бросил на него быстрый взгляд, но в его лице не дрогнул ни один мускул. Парни тем временем приблизились еще на несколько шагов и заговорили нарочито громкими голосами, привлекая всеобщее внимание:

– Эй, скорее сюда! Смотрите все! Вот подходящее наказание для такого, как он! Лучше даже, чем порка у позорного столба, верно? Нет, вы только поглядите на этого грязного клоуна! Во всем Брансуике… да что там – во всей Джорджии не сыщешь второго такого клоуна-убийцу!