Особенно мне нравится топить печки, смотреть, как малюсенькие язычки огня превращаются в бушующее, ревущее пламя, слушать треск поленьев и шипение вытекающей из их воды. Пылающие дрова наполняют дом запахом лесной свежести, а легкое, духовитое тепло, согревает тело и веселит душу. Я могу часами сидеть возле печки, зачарованно наблюдая за вылетающими в поддувало искрами.

Дочь раввина Гитл дает мне список продуктов и деньги, я отношу все это к лавочнику, а потом волоку обратно корзины, заполненные разнообразной снедью. Гитл удивительная девушка, она всегда добра ко мне, терпелива и внимательна. У нее чудесные, искрящиеся, точно первый ледок волосы, нежный голос и ласковая улыбка. Если я когда нибудь надумаю жениться, то пусть моя жена будет похожей на Гитл.

Я бы так много хотел бы сказать ей, милой Гитл, но, увы, после болезни голос ко мне не вернулся. Я нем, точно рыба, вытащенная рыбаками из реки, и писать не умею, а поэтому могу изъясняться только жестами. Но много ли можно передать неуклюжими движениями рук?! Рядом с Гитл я чувствую себя нескладным увальнем, а она порхает вокруг меня с радостным смехом и пытается нацепить на мою шею свой фартук. Наверно ей кажется, будто я большая кукла и со мной можно играть, не заботясь о том, что происходит у куклы внутри. Но я не кукла, я человек! Живой, страдающий человек. Неужели она никогда этого не заметит!?

Вот уже несколько дней люди в нашем квартале ходят мрачнее тучи. Вчера раввин приказал мне не открывать утром ворота и вместо помощи по хозяйству продолжить дежурство.

– Ходи днем по улицам так, как ходишь ночью, и постарайся не удаляться от ворот. Если услышишь стук и крики, спеши изо всех сил и не давай никому проникнуть внутрь квартала.

У него седая, с по желтевшими краями борода и морщинистая шея, по которой ходит крупный кадык. Складки на лбу так глубоки, что в них можно запрятать мелкую монету. Он очень стар, наш раввин, его глаза потемнели от времени, губы сузились, а нос с горбинкой напоминает клюв диковинной птицы, которую однажды приносил в наш квартал заезжий торговец.

Мужчины не уходят на работу, а стоят на углах улиц и разговаривают. Я постоял возле них и спустя час понял, в чем дело. Оказывается, в городе началась чума, страшная болезнь, от которой умирают в жутких мучениях. Уже погибли тысячи горожан, а в нашем квартале до сих пор нет ни одного заболевшего. Наверное, это потому, говорили мужчины, что раввин запретил пить воду из городских колодцев без кипячения. Но горожане уверены, будто болезнь началась из-за колдовства, которым занимается раввин и его ученики. Несколько дней назад слег сам король, и если он умрет, то сегодня или завтра они попытаются сломать ворота и покончить с колдунами.

Наш раввин очень уважаемый человек, иногда в квартал присылают золотую карету из дворца, и сам король обсуждает с ним государственные дела. Но городской черни до этого нет никакого дела, а солдаты короля, несмотря на приказ, вряд ли станут защищать квартал. Ну, может, покричат для вида, или ударят особо задиристых тыльной стороной сабли. Но не больше. Когда же толпа пойдет на штурм, солдаты сделают вид, что ничего не замечают. Вся надежда на мудрость раввина и его чудесную способность улаживать конфликты. Мужчины приготовили топоры, вилы, ломы, чтобы сражаться с погромщиками, но силы слишком неравны.

– Вот, теперь ты нам поможешь, – говорили они, похлопывая меня по плечам. Не знаю как, но моя ночная схватка с бандитами стала известна в квартале. А ведь мне казалось, что я тщательно прятал все следы, да и свидетелей тоже не оставалось.

Целый день я провел рядом с воротами. Приготовил еще одну увесистую дубину, чтобы драться обеими руками. В схватке с толпой мне еще не доводилось принимать участие, и чем она закончится трудно предположить, но тем, кто окажется в первых рядах придется не поздорову.

К вечеру меня отыскала Гитл и велела срочно придти к раввину. Она шла передо мной, легко перескакивая с камня на камень, чтоб не испачкать в уличной грязи туфельки из светлой кожи с серебряными застежками, а я, не разбирая дороги, тяжело топал за ней. Мои сапоги не боятся грязи, но сердце дрожит и трепещет от одного взгляда черных глаз Гитл.

Раввин сидел в своем кабинете, окруженный учениками. При моем появлении все поднялись и вышли из комнаты. Я осторожно уселся на стул, опасаясь раздавить его своей тяжестью.

– И-о-с-и-ф, – медленно произнес он, точно прислушиваясь к буквам, из которых состоит мое имя. – Есть души, предназначенные для высокой цели, им дано многое и спрос с них особый. Сегодня тебе предстоит, подобно нашему праотцу в далеком Египте, спасти от смерти своих братьев. Я приказываю тебе выполнить мое поручение, не отступая ни влево, ни вправо. Запомни хорошенько каждое слово и выполни все в точном соответствии.

Не знаю почему, но слова раввина оказывают на меня удивительное воздействие. От звуков его голоса я становлюсь послушным и кротким, точно маленькая овечка на лугу возле нашего квартала.

– Как только стемнеет, – продолжил раввин, – ты выберешься за ворота и направишься в королевский дворец. Пройдя через три арки с караулами, ты окажешься во внутреннем дворе замка, перед собором. Войди в него, встань за колонной и жди полуночи. Чтобы тебя не заметили, надень вот это.

Раввин положил на стол мешочек фиолетового бархата и достал из него молитвенную накидку.

– Укройся ей с головой, как мужчины во время молитвы, и станешь невидимым.

Сам я не молюсь, немой не может славить Господа, но когда топлю печку в синагоге или в длинные праздничные дни сижу в последнем ряду синагоги, то частенько вижу молящихся, и знаю, как нужно обращаться с накидкой. Я взял ее из рук раввина, накинул его на голову. Для меня все осталось по-прежнему: та же сумеречная комната, заваленный манускриптами стол, дубовые шкафы вдоль стен, плотно уставленные рукописями и книгами, узкое окошко в тяжелой деревянной раме, низкий сводчатый потолок, стены, покрытые неровные слоями штукатурки, скрипучая дверь, в которой я опять забыл смазать петли, огромный стол, заваленный манускриптами.

– Не вертись, – сказал раввин, – ты стучишь каблуками, словно конь копытами. Хоть тебя не и видно, но зато слышно просто замечательно. Запомни, пока ты под накидкой, иди коротенькими шажками и дыши в полдыхания.

Ровно в полночь на возвышение перед алтарем поднимутся три дьявола и начнут выкликать человеческие имена. Вообще, к тому времени в соборе наберется много странных существ, но ты их не бойся – они не могут причинить тебе вреда. Как только дьяволы откроют рот, сбрасывай накидку, беги, что есть силы к возвышению и передай им это письмо.

Раввин протянул мне конверт. На толстой бумаге крупным почерком было выведено имя раввина, а сам конверт был заклеен сургучом с оттиском его печати.

– Торопись, до замка путь не близкий. Но спеши медленно. И помни, о чем я тебя предупреждал.

Не снимая накидки, я вышел из кабинета и чуть не столкнулся нос носом с Гитл. Она вышла из другой комнаты, в коридоре царил полумрак. Я затаил дыхание, Гитл огляделась по сторонам, быстрым движением подхватила юбку, прижала ее краем подбородка, поправила панталончики и тут же подняла подбородок. Вся процедура заняла несколько мгновений, Гитл еще раз огляделась и скользнула в кухню. Я стоял, точно громом пораженный. Не знаю, что потрясло меня больше, впервые увиденная нагота девичьих ножек, панталоны, которые мне также еще ни разу не доводилась видеть или сама возможность наблюдать потаеннейшие стороны чужой жизни.