Всё вокруг чужое. – Он не двигался и не менял положения своих глаз. Слёзы затекали в его красивые уши с тонко закрученной ушной раковиной. В эти самые уши сколько ласковых и тайных слов она ему нашептала. Сколько признаний, немыслимых откровений. Но, оказывается, она чужая. Ива, страдая от его признания, погладила его лоб и ужаснулась тому, какой он ледяной. Он закрыл глаза, стыдясь слёз. Пушистые ресницы упали на белые, как свежевыпавший снег, щёки. Она и прежде никогда не видела, чтобы он когда разрумянился. Но чтобы настолько неестественно был белым, каким может быть тот же неодушевленный фарфор, а не живой человек? Как если бы он умер, как и бывает с человеком при его переходе через необратимую границу от жизни к смерти, когда белизна ещё не начинает синеть. Кровь уже не движется, а кожа сохраняет живую эластичность.

– Фиолет! Фиолет! – страшно крикнула она, холодея и словно бы умирая за ним следом. – Не умирай!

– Мне очень плохо, – сказал он, – не слушай мой бред. Ты для меня всё, что у меня и есть. Не пугайся. Утром я встану нормальным. Такое состояние – это от шока. Стресс. Я переживу. Я приучен выносить и не такое. Дай мне ту же капсулу, что я даю тебе от боли в ноге. Ты знаешь, где они лежат. Я усну. Будем спать.

Утром, проснувшись, а спала она крепко, поскольку тоже проглотила ту же капсулу, что и Фиолет, Ива не увидела его рядом. И в доме его не было. И вокруг дома в саду его не было. И в сарае для хозяйственных припасов и инвентаря его не было. Но так было и прежде. Он уходил, ничего ей не объясняя. Приходил, тоже ничего не рассказывая. Такой уж он был. Главным было то, что он был лучше всех. Что она любила его. А он? До вчерашнего признания она верила, что да. А теперь? Ей уже так не казалось. Она собралась и побрела на хлебопекарное производство. Сильно болела нога. Она решила, что виной тому их тяжёлая прогулка туда и обратно по ночному лесу, реакция на то, что там и произошло. Вернувшись после рабочей смены, Фиолета она не обнаружила. И к вечеру он не вернулся. Не вернулся он и на следующий день.

Незваный кандидат в новые мужья

Ива осталась совсем одна. Рябинка и Ручеёк жили и учились в столице. Вешней Вербы не было. Берёзка вышла замуж, да и не дружили они с Берёзкой настолько уж и близко. Отец тоже отчего-то не приезжал. Мать не простила её бегства из «Города Создателя» до сих пор, и видеть пока не хотела. Ива вдруг начала слабеть. Нога болела почти каждый день, и боль эта стала едва ли не привычной. К ночи она принимала капсулы Фиолета. Благодаря им, крепко спала, даже грустила как-то слабенько, всю рабочую смену проворно работала, пока к закату солнышка их действие не заканчивалось. Тогда вместе с болью наваливалась и тоска. А Фиолет всё не возвращался.

Однажды пришёл тот, кого она уж никак не ожидала. Поскольку дверь она не запирала до самой ночи, ожидая Фиолета, то Капа вошёл без стука. Он какое-то время бродил по её дому, осматривая его так, будто собирался здесь поселиться. Задев ногой, так и не раскрытую коробку с подарком бабы Вербы, он остановился и сел на диван.

– Ива, бросай своего бродягу. Я отлично знаю, что его почти никогда не бывает дома. Что он нигде не работает и живёт за твой счёт. Пока ты молода, ты можешь родить мне ребёнка, надеюсь, что здорового, а почему бы и нет? Ведь после целого года жизни со своим пришельцем, ты так и не понесла от него. Ясно, что это невозможно. Ясно, что он не человек, а оборотень. И каков он в действительности, ни ты, ни я знать не можем.

– Вишенка тоже не сразу понесла от тебя. А ты овладел ею, когда она была совсем ещё девочкой – подростком.

– Я знаю таких целителей, которые умеют вызвать выкидыш на раннем сроке, – нагло просветил её Капа.

– А! То-то Вишенка была такой худенькой. Одна грудь и была у неё пышной. Она постоянно теряла много крови. Ты заставлял её идти на такие муки! Злодей ты, Капа, и развратник!

– Скажем так, я её не принуждал к сожительству. Она сама влюбилась и стала ко мне приходить. И не помню я, что она была маленькой в то время. У неё грудь была как вымя, полное молока. Она тёрлась своим выменем, прижимаясь то к одному, то к другому. Как-то раз, когда я подошёл к ней в Храме, чтобы дать ей напиток для встречи с предками, она открыто заявила мне… Когда все отключились, она и сказала мне, что любуется на меня.

– Так прямо и заявила? Ну и самомнение у тебя!

– Самомнение есть у всякого человека, если он не животное. А она не первая, кто говорила мне об этом.

– Прямо в Храме тебе и говорили о том?

– Нет. Храм – сакральное чистое место. Его нельзя осквернять такими беседами. А вот в столице многие женщины говорили, что никогда прежде не видели такого статного красавца как я.

– Что-то я не помню, чтобы Вешняя Верба когда-нибудь говорила с тобою. Я же тоже всегда отдавала напиток Ручейку.

– Тебя и не было. Ты болела тогда из-за поломанной ноги. Нельзя нарушать традицию. За это Создатель пошлёт наказание. Вот он тебя и покарал.

– А тебя? За то, что ты нарушил традицию и воспылал похотью к юной девушке в Храме? – Ива вдруг подумала о том, что она сама же и дала Капе повод думать о том, что… – Неужели, ты решил, что я тоже приходила любоваться на тебя?

– Разве не так? – Нет! Нет! И не могла Вешняя Верба заявить тебе о том, что ходит в Храм Ночной Звезды только ради тебя. Ты всё это придумал!

– Я видел, как она вылила напиток на пол. Я её отругал, а она сказала, что приходит сюда не для того, чтобы бродить в мире, где и без напитка все окажемся когда-нибудь. «Для чего тогда»? Так я спросил. А она: «Для того, чтобы видеть тебя». Я сказал: «Ты дерзкая! Ты не смеешь и взгляд поднять на мага Храма Ночной Звезды! Поскольку я не магиня из Храма Утренней Звезды, которые и созданы для того, чтобы на них любоваться, когда они поют свои гимны весне и жизни.