— Скажи, ты, ведь, о нем вспомнила именно тогда, когда мы ели с тобой яблоко? — Аристарх склонился над ее лицом.

(«Ой, помогите кто-нибудь!»)

— Он был у нас в гостях, мы ели фрукты… Разве есть яблоко — это преступление? — сказала Лариса, понимая, что ответила, ну, ужас, как плохо.

— Даже так. Значит, с родителями знакомила… Про гостей — верю. А вот про яблоко — что-то не то, чувствую, какая-то полуправда…

И он замолчал.

— А-а-а, — кажется, я понял, — выдал он через секунду и опять склонился над ее лицом, — это он тебе сказал, что ты — его искусительница? А как… как ты его искушала?

(«Я этого не вынесу! Тебе, что ли, рассказать, как я выплясывала в гостиничном номере на столе и пела: „Однажды морем я плыла“?»)

— Молчи, молчи. Можешь не отвечать. Я просто хочу сказать, чтобы ты знала: он только подумает о тебе через моря и океаны, или ты вдруг вспомнишь о нем, я в ту же секунду буду уже знать об этом. Поняла? Вот такой я чувствительный. Меня не обманешь.

— Ты же — счастливый обладатель, а не он, — тихо сказала Лариса. — Умоляю, Арис, давай закроем эту тему.

— Ну, скажи, чем он тебя так присушил, если ничего между вами не было? Какие золотые горы он тебе пообещал? Я чувствую что-то такое… Он опасен. Я не позволю, чтобы ты из-за него страдала. Не позволю. Не отдам, слышишь? Не отдам! Я делить тебя с ним не смогу!

Женщина молчала, подавляя слезы.

— Не отдам, — повторил Аристарх.

А про себя подумал: «Обрюхачу, сейчас же, сию минуту, будешь у меня с животиком ходить, на замочке…»

Мужчина и не подозревал, что по наитию любви сам и ответил на свой вопрос. Потому что, если женщина искренне говорит, что хочет родить ребенка от конкретного мужчины, то это очень много значит. Очень… Возможно, это и есть то, что «сильнее страсти, больше, чем любовь»? К счастью, молодожен не знал, о чем (тогда еще не его жена) просила музыканта. Но что-то такое почувствовал…

— Что ж ты замолчала? Не хочешь говорить? — всё не успокаивался Аристарх.

И Лариса поняла: он уже просто не сможет остановиться, и что надо это как-то прекратить немедленно, иначе они сейчас могут поссориться. Потому что правду она сказать не может, а ложь он почувствует мгновенно. И от этого ей хотелось разрыдаться. А еще женщина чувствовала его боль и понимала, как он настрадался из-за нее. И хотелось его успокоить. Но гладить по руке, жалеть вот сейчас — значило бы сделать еще хуже. Аристарха нужно было срочно «переключить». Но так, чтобы не сделать ему больно. Достаточно она отвечала сейчас невпопад, тем самым, подливая масла в огонь.

И Лариса вдруг сказала, придавая своему голосу некоторую отстраненность:

— Так сильно курить хочется. Арис, верни мне, пожалуйста, сигареты. Я ведь знаю, что ты их спрятал.

Наконец-то установилось пауза в речи ревнивца.

«Неужели»? — подумала Лариса.

— Это из-за меня, из-за того, что я только что наговорил тебе? — спросил он, склоняясь к ней, и видя в ее глазах слезы, которые она сдерживала. Искренние, между прочим, слезы.

Он так испугался, что лишился дара речи.

(«Что ж ты натворил, дровосек хренов? На четвертый день счастливой супружеской жизни! Своими собственными руками!»)

Аристарх ринулся к ней.

— Прости меня, ты сердишься? — и он начал осыпать ее поцелуями.

Но Лариса очень мягко, очень нежно отстранилась. Так, как это умеют иногда делать женщины, когда дают понять, что если они чего-то не хотят, то этого и не будет.

(«Она так всё время ко мне тянулась. А теперь отстраняется и отворачивается. Скажи спасибо, что вообще не оттолкнула после того, что ты ей сейчас наговорил. Ну, ты и козёл!»)

Лариса видела его смятение, почти отчаянье. «Неужели пронесло»? — судорожно подумала она, понимая, что ей самой сейчас придется латать эту маленькую брешь на их корабле, только-только вышедшем из семейной гавани. Но, всё-таки — брешь. И латать обязательно, чтобы подобное не повторилось.

— Я так и не поняла: ты возвращаешь мне сигареты? Или я сейчас пойду на кухню и… и напьюсь, — сказала она.

Он посмотрел на нее почти с испугом, не понимая, шутит она, или говорит серьезно. Кажется, не шутит.

— Зачем, Ларчик? — и он поцеловал ее в руку.

И она позволила.

— Мы же договаривались, что не будем употреблять алкоголь. И ты знаешь, почему. А вдруг… И курить тоже.

— А что же мне еще остается делать, если мне любимый муж не верит?

— Ларчик…

— Я не знаю, как там заведено у польских шляхтичей благородных кровей. А я — девушка рабоче-крестьянского происхождения, не сильно отягощенная благородной наследственностью. У нас всё по-простому. И в радости, а, особенно, в горести: стопку за шиворот — и сразу полегчало. И, вообще, хочу тебе честно признаться… — Лариса сделала паузу.

И он опять насторожился.

— Хочу признаться, что я скрытая, тихая алкоголичка. Побоялась сказать об этом раньше. Боялась, что, если узнаешь, то замуж не возьмешь. Не скрою: корысть была. За психотерапевта пошла, за спортсмена. Надеялась, он меня подлечит, подкорректирует…

— Ларчик, — Аристарх обнял ее.

И она не противилась.

— Прости меня, я больше никогда не заикнусь об этом…

«Надеюсь», — подумала Лариса, и мужчина не видел, как она воздела глаза к потолку.

А вслух сказала:

— Очень даже хорошо, что ты завел этот разговор, раз тебя мучили сомнения. Не нужно, чтобы между нами была недосказанность. Тем более, как ты сам говоришь, мы начинаем с чистого листа…

И она его поцеловала.

— А теперь я пойду на кухню готовить нам ужин.

— И я с тобой.

— Нет, Арис, я хочу, чтобы ты отдыхал, она наклонилась к нему. — И, вообще, — он с ума сходил от этих мягких, особых ее интонаций, — мне кажется, что ты устаешь из-за меня и недосыпаешь… Поэтому отдыхай. А я пойду похлопочу. Как ты смотришь на омлет с ветчиной?

— Замечательно смотрю. Яиц побольше и ветчины тоже.

— А это не вредно столько яиц есть? — спросила она. — Может быть, это неполезно для печени?

— Не вредно, особенно, сейчас.

— А я хочу еще курицу поставить варить…

— Ужас, как хочу куриного супчика с лапшой.

— А что у нас на десерт?

— Как всегда, две маленьких ложки меда и две больших…

— А какая у нас программа на сегодня? — он не отпускал ее, крепко держа за талию.

— Та же, что была утром и днем.

— И будет ночью, — добавил он.

— И завтра утром тоже, — добавила она.