Он не договорил мое имя тогда, когда пытался остановить.

Будто осекся.

Или как раз в этот момент и исчез.

В момент, когда вепрь открыл глаза. 

В момент, когда вепрь проснулся.

Моя рука все еще лежала на жесткой шерсти. Огромная голова слегка шевельнулась, будто укладываясь поудобнее, глаз с кусочком вселенной посмотрел на меня насмешливо и медленно закрылся. Глубокий выдох снова обжег коленки.

А через минуту за спиной прозвучало хриплое:

— Танис…

Я медленно опустила руку. Медленно, очень медленно, повернулась.

Илиан стоял на том же месте, что и до пробуждения чудовища. 

Ошалевший. Растерянный. Но живой. Настоящий.

Настоящий ли?..

Я подошла к нему, обхватила ладонями лицо, зарылась пальцами в волосы, проскользила по шее, плечам, груди, вцепилась в куртку. Под пальцами все было до боли знакомо. 

Он был твердый, теплый. На ощупь как человек, и пах, как человек. 

Настоящий.

Как такое возможно?

Солнышко наклонил голову и ткнулся лбом в мой лоб. 

Меня слегка потряхивало. Его, кажется тоже. 

— Я все знаю. Он разрешил мне все вспомнить, — тихо произнес он, сдавив мои плечи, будто сам тоже пытался убедиться, что все происходящее — это реальность. — Только не здесь. Пойдем. Оставим его. Пусть… спит. 

Он отстранился и потянул меня обратно.

Прочь, прочь…

Перед тем как деревья и туман сомкнулись за нашими спинами, скрывая вепря, я все же обернулась напоследок, чтобы запечатлеть в памяти эту невероятную картину: древнее дерево с красной, как кровь листвой, корни-вены, корни-объятия, и спящий под ними монстр.

Нет, не монстр.

Древнее прекрасное божество, выдернутое против воли в этот мир чьей-то злобной прихотью.

Илиан провел нас сквозь туман, и только когда его щупальца окончательно растаяли в лесной темноте, остановился. 

Он все еще выглядел так, будто его чем-то тяжелым огрели по голове. 

Возможно, я выглядела не лучше, потому что выстроить картинки ровненько, так, чтобы получалась складная и понятная история, у меня не выходило. 

Солнышко огляделся, будто пытался сообразить, куда он нас завел впопыхах, а потом плюхнул вещмешок на землю и плюхнулся рядом сам, привалившись спиной к бархатистому древесному стволу.

Я тоже села, подтянув колени к подбородку, но стволов на всякий случай не касаясь.

Он бессмертный, а мне как-то не хочется, чтобы меня приняли за случайного лесоруба…

Я не торопила его, просто рассматривала, все еще пытаясь допонять сама. Истина, казалось, была на поверхности, скользила стремительно туда сюда, но никак не давалась в руки.

— Ты была права, — наконец проговорил Солнышко, прикрыв глаза. — Вернее, твой сон был прав. Илиан Бирнский действительно погиб тогда, в день жертвоприношения. Погиб и переродился. Его жизнь, его сила, его кровь заставили обрести плоть древнее существо. Такое же древнее, как наш мир. Чародей смог воплотить его, но, конечно же, не смог подчинить. И погиб, как и все остальные. 

Он немного помолчал, а потом продолжил, будто рассказывал какую-то старую сказку, а не воспоминания. 

— Божество было в ярости. Оно не хотело в мир. Ему нравилось быть тем, чем оно было. Быть и не быть одновременно. Оно не хотело быть чудовищем, но не в силах было это изменить. Ярость его была огромна.

Да, я помнила ее, эту ярость — мороз по коже. 

— Но он все же получил то, чего у него не было раньше. Человеческую память. Память Илиана.

Было очень странно слушать, как он говорит о себе в третьем лице. Странно и одновременно правильно. И это чувство отлично вписывалось в общую какофонию. 

— Это было интересно. Это ему понравилось. И тогда он решил, что будет спать. И увидит сон…

— Сон… — эхом повторила я. — И сон — это…

— Я.

В лесу воцарилась драматичная тишина. Эта тишина требовала каких-то слов. Поддержки, понимания…

Поддержка мне самой сейчас бы не помешала, а с пониманием у меня все еще была напряженка, поэтому сказала что сказала:

— То есть ты не только мой кошмар, но еще и божественный.

— Почему кошмар? — закономерно удивился Илиан, не уловив моих глубоких (нет) рассуждений.

— Потому что чудовищный сон! — пояснила я очевидное.

— Не чудовищный сон, а сон чудовища.

И угол губ дернулся в улыбке. 

— Одно другому не мешает, — пробормотала я. — И вообще как такое возможно?! Скажи мне уже наконец, ты настоящий или мерещишься всем?!

— Я материальный. 

Я ткнулась лбом в колени и в них же пробормотала.

— Это все слишком сложно. Давай для начала о чем-нибудь попроще. Например о том, что все таки случилось с Илианом-один и как он дошел до смерти такой? Раз уж этот вопрос терзает столько лет великие умы королевства.

Солнышко знакомо ухмыльнулся. Потом откинулся затылком на ствол и прикрыл глаза, словно хотел сосредоточиться, чтобы собрать разрозненные воспоминания. 

— У него… у меня был учитель. Универсальный дар, как ты знаешь, давал мне дополнительные очки преимуществ на брачном рынке и к его развитию отец подходил крайне серьезно, а потому нанимал только лучших учителей. Моим магическим наставником был именитый ученый, известный маг, и чтобы уговорить его заняться моим обучением, отцу пришлось приложить немало сил. Однако ему это удалось, и мэтр Актеон переехал в Бирн. Он обучал меня с семи лет, был практически членом семьи…

Нет, не может быть. Я уже знала, чем завершится начало этой истории, и все равно не могла поверить. Чтобы наставник?

— И многие годы все было прекрасно, но в какой-то момент, методика моего наставника начала меняться. Отец хотел, чтобы мэтр сосредоточился на разделах, имеющих для меня, как для будущего графа, практическое применение — боевая, защитная магия. Однако, тайком он продолжал развивать меня во всех направлениях, вывозил на занятия к умельцам узких направлений… а еще старательно раскачивал дар. Все чаще для него имело значение не умение, с которым я выполнял то или иное действие, а приложенная сила. Он говорил о том, что сделает из моего дара жемчужину, но мне все меньше это нравилось. Стало казаться, что Актеон потихоньку выживает из ума, зациклившись на мне, как на идее для своего величия. Как оказалось, я не так уж и ошибался. Только величие виделось ему не в воспитании невероятно талантливого ученика, а совсем в другом. 

Илиан немного помолчал перед новым этапом рассказа. Я щурила глаза на резную листву.

— К тому же в семнадцать-восемнадцать у меня появилось убеждение, что я и так уже все умею и наставники мне ни к чему, есть дела поважнее. Отец начал потихоньку всерьез привлекать меня к управлению графством, и непременно надо было находить время на гулянки и женщин.