– Да никому и в голову не придет! – фыркнула Василиса. – Прислуга не знает, Астра и Гая делами маменьки не интересуются… Только сама мадам могла куда-то засунуть и забыть…

– Что было в книге?

– Записи о приходе и расходе средств кассы. Как в любой конторской книге.

– Как отмечались умершие невесты, которые не получат приданое? – спросил Пушкин.

Василиса казалась смущенной, будто не могла говорить напрямик.

– Их вычеркивали, – наконец ответила она.

– Когда мадам давала вам книгу для расчетов?

– Сразу после Пасхи… Да, точно, в понедельник Светлой седмицы. Как раз накануне Красной горки и сезона свадеб хотела сверить, сколько потребуется выдавать из кассы…

– Помните суммы?

– Конечно… На той неделе нужно было выдать два приданых и на этой два, всего на четыре тысячи, – четко, как бухгалтер, ответила Василиса.

– Фамилии невест?

– Я слежу исключительно за цифрами…

– Сколько в кассе средств было на начало прошлой недели?

– Девятьсот двадцать семь рублей сорок копеек, – доложила Василиса. – Перед постом было выдано четыре приданых – два на четыреста рублей, одно на пятьсот и одно на тысячу. Набрать взносами не успели…

– Такое часто случается?

Василиса помотала головой.

– Впервые такая недостача образовалась. На начало года в банке лежало около восьми тысяч…

– Куда же делись средства?

– Спросите у мадам Бабановой, расходами не распоряжаюсь, – сказала Василиса и вдруг сцепила пальцы. – Постойте… Постойте…

– Вспомнили нечто важное? – спросил Пушкин.

– Пойдемте со мной, – ответила она и приложила палец к губам. Дом не давал о себе забыть.

Проведя Пушкина через малую столовую, увешанную картинами охоты, Василиса приоткрыла дверь кухни и заглянула.

– Никого, идемте, – прошептала она.

Большая дровяная плита, уставленная кастрюлями, занимала треть пространства. Василиса указала на левую стенку плиты. Между плитой и стеной кухни оставалась узкая щель. В ней виднелось нечто черное, похожее на корешок книги.

– Мне теперь отказано находиться за столом с мадам и барышнями, – сказал она. – Ем на кухне… Сегодня утром заметила, что за плиту что-то засунуто, но внимания не обратила… Но теперь…

– Придержите дверь, – попросил Пушкин.

Нагнувшись, он подцепил корешок и рывком вытащил спрятанное. Конторская книга выглядела так, будто ее засунули в печь, но не смогли сжечь и вытащили обратно: срез листов сильно обгорел.

– Ой, ой, – вырвалось у Василисы.

Жгли недавно, возможно, ранним утром: от пепла шел ощутимый запашок. Пушкин раскрыл книгу. То, что ощутил в пальцах толстой закладкой, оказалось аптечным пузырьком темного стекла. Этикетка была новой, непорванной.

– Aconitum napellus, – прочитала Василиса, заглянув через его плечо и демонстрируя знания, полученные в пансионе. – Это же лекарственное средство…

– В очень малых дозах, – ответил Пушкин, держа в пальцах пузырек и встряхнув: белого порошка осталось менее половины. – Из набора лекарств мадам?

– Не могу знать, я не ее горничная… Но зачем понадобилось жечь книгу?

Ответ виднелся на полусгоревших листах. В конторскую книгу мадам Бабанова не записывала милые девизы своих пайщиков. Фамилии невест вносились, как положено, с именем и отчеством. В графе выдачи ближайших недель находилось четыре фамилии. Каждая зачеркнута резкой чернильной линией, включая мадемуазель «Бутович М.Н.», последнюю в коротком списке.

– Что же это значит? – с тревогой спросила Васи-лиса.

Закрыв книгу так, чтобы пузырек был надежно прижат, Пушкин протянул ей.

– Верните на место… Засуньте чуть глубже, чтобы кухарка не заметила.

Немного поколебавшись, Василиса выполнила просьбу. Конторская книга спряталась за плитой совершенно. Если не знать, что в щели, – никогда не найдешь.

– Василиса Ивановна, вы разумная барышня, – строго сказал Пушкин. – Об этой находке и нашем разговоре не должен знать никто.

Хранить тайну Василиса обещала так, как обещает разумная барышня, пожираемая любопытством.

Пушкин попросил вывести через черный ход. Василиса выпустила его из кухни во двор, из которого ворота вели на Тверскую.

– Ничего не бойтесь, – сказал он на прощанье. – Ведите себя как прежде. Потерпите день-два…

Василиса обещала сделать все возможное.

На улице Пушкин увидел, как из парадных дверей вышла дама. Даже в простом дневном платье Агата выглядела баронессой. Она направилась вниз по Тверской.

Пушкин смотрел вслед, пока ее силуэт не растаял в уличной толчее. Как тает несбыточная мечта.

* * *

Эфенбах не мог выбрать, как поступить: то ли облобызать, ласково назвав «раздражайший мой», то ли отчитать, сурово пригрозив: «раздражайший мой!» Награда могла достаться за блестящий ответ невест женихам, а нагоняй – за новое убийство барышни, которое теперь числилось на сыске. Выбрать помог сам Пушкин, категорически отказываясь от авторства и даже идеи хлесткого письма. Чем несколько обидел. Михаил Аркадьевич тоже считал себя самым скромным человеком в Москве, но всему же есть границы! Нельзя секретничать до такой степени, считая своего начальника глупее себя. Неуважение какое-то, в самом деле…

Окончательно выбрав кнут, Михаил Аркадьевич не слишком строго пожурил за дело Бутович, напомнив, что лучше «рот за зубами держать», назвал «раздражайший мой» и отпустил с миром. На большее запала у него не осталось. Весь выгорел на негоднике Ванзарове.

Пушкин вернулся за рабочий стол и стал читать заключения докторов, присланные приставами трех участков. Подпись Эфенбаха заставила их изрядно поторопиться. Не слишком разбираясь в медицинских терминах, он заметил схожее во всех заключениях. Как будто юные девицы и крепкий мужчина за сорок лет умерли по одним и тем же причинам. Что выглядело несколько странным. Если, конечно, положить эти заключения рядом.

Бумаги Пушкин сложил пополам и сунул в карман, как раз когда в приемном отделении появился Лелюхин. Старый чиновник напоминал человека, сияющего тихим и сытым счастьем. Как часто бывает после доброго обеда, за которым незаметно пропустишь лишнюю рюмку-другую, а то и третью.

По-свойски усевшись на приставном стуле и закинув ногу на ногу, Василий Яковлевич нацепил шляпу на выставленное колено. Такое поведение указывало, что он пребывает в отменном настроении.

– Ну, Алексей, с тебя причитается, – сказал он, безмятежно улыбаясь.

– Нашли нечто важное? – спросил Пушкин, стараясь не задеть старика.

– Еще какое нашел. – Лелюхин важно выгнул грудь, на которой торчал сбившийся галстук, а жилетка была расстегнута. – Можно сказать, на блюдечке преподнес…