– Милый Алексей Сергеевич, вы окончательно заигрались в сыщика… Да, я была у Вейриоль и говорила с ней. Но понятия не имела, кто там прячется у нее в примерочной. Да и зачем? У меня было труднейшее дело, касающееся Астры Федоровны – и только. Ее свадебного платья, если вам угодно… Меня подвозил туда и обратно знакомый извозчик, Григорий, кажется, который стоит тут на Тверской, найти его вам не составит труда… Он подтвердит каждое мое слово… А что касается улик, покажите их мне…

Выдавать бокалы и бутылку шампанского раньше времени не имело смысла. Как и прочие подозрения. Пушкину нужно было другое.

– Расследуя смерти мадемуазель Юстовой и Бутович, я обязан задать эти вопросы.

Его будущая теща уже не только не сердилась, но с легкостью простила глупость, на какую способны разве что мужчины.

– Ну, вот так бы сразу и сказали… А то устраиваете допрос… Неужели вы могли подумать, что за пятнадцать лет, что я держу кассу вместе с мадам Капустиной, буду убивать ради каких-то двух тысяч? Да знаете, сколько счастливых браков в Москве благодаря моей кассе? Да знаете, сколько невест получили приданое, когда в кассе не хватало взносов? Всего-то и оставляю себе банковский процент, да и то не ради прибыли, а чтобы соблюдать купеческое правило: во всем должен быть прибыток… Тем более Юстова и Бутович учились с моими дочерьми… Как вы только могли подумать… А что с ними случилось?

– Их отравили, – ответил Пушкин. – Аконитином.

Авива Капитоновна, кажется, сдержала слова, так и рвавшиеся у нее с языка.

– Бедные девочки, – только сказала она. – Кому понадобилось их убивать?

Пушкин предпочел сменить тему.

– Что намерены делать после свадьбы с графом?

– Ах, что мне делать… Оставлю все дочерям, уедем в Париж.

– Торговлю шерстью намерены продать?

Ему шаловливо погрозили пальчиком.

– Не женились, а уже входите в дела семьи… Вот так бы и сразу… Нет, не решила, посмотрим, какие будут предложения.

– Покупатели имеются?

– Ваше приданое никуда не денется, – ответила Авива Капитоновна, чуть дразня.

– Полагаю, господин Курдюмов первый в очереди покупателей?

Авива Капитоновна приложила пальчик к губам в знак молчания.

– А этого вам знать не положено, милый Алексей Сергеевич…

С некоторым напряжением мышц Пушкин встал с такого мягкого и уютного дивана.

– Чтобы закончить разбирательство с кассой взаимопомощи невест, позвольте взглянуть на конторскую книгу…

– Ох, ну какой вы. – Мадам Бабанова даже руками всплеснула. – Ну хорошо, только ради вашего успокоения. Ждите здесь… Сейчас принесу…

Она вышла, оставив чиновника сыска в одиночестве. Пушкин подошел поближе к величественному портрету хозяина дома и стал изучать реалистические черты. Федор Козьмич смотрел на чужака по-прежнему строго. Как будто хотел поведать тайну, да не мог шевельнуть нарисованными губами.

Мадам Бабанова задерживалась. Она вернулась через четверть часа и призналась, что не смогла найти конторскую книгу. Не имеет малейшего представления, куда она делась. Всегда лежала на ее рабочем столе – и вдруг нету. Как сквозь землю провалилась. Но ничего, обязательно найдет. Там все записи…

Пушкин спросил разрешения поговорить с Гаей Федоровной. Как бывшему жениху, уже не представляющему для чести девушки угрозы, ему позволили. Авива Капитоновна позвонила в колокольчик и приказала горничной проводить. Когда за женихом затворилась дверь гостиной, мадам Бабанова опомнилась – забыла выяснить главное: где может находиться коварная родственница-баронесса? Но догонять было неприлично. Оставалось терзаться сомнениями.

* * *

Полицейский старой закалки никуда не торопился. Рано утром, попивая чаек, Василий Яковлевич составил план передвижений по Москве, не считаясь с пожеланиями Пушкина. Он с аппетитом прикончил завтрак и отправился в экспедицию. Первым местом розысков стал дом князя Голицына на Покровке, в котором размещался пансион мадам Пуссель.

Зайдя в канцелярию, Лелюхин нашел строгую даму, затянутую в серое платье, которая восседала за письменным столом. Строжайше спросила, по какому делу он явился в дамское учебное заведение. Василий Яковлевич не стал грозить расследованием сыскной полицией, а любезнейшим образом сообщил: направлен с секретным поручением от начальства разузнать, какой из женских пансионов лучший, чтобы наградить под Рождество.

Узнав такую фантастическую новость, мадам Прам Альма Юрьевна, секретарь хозяйки пансиона, стала хлопотать вокруг гостя. И выложила ему все возможные сведения. Расписав, какие замечательные педагоги, профессора университета и классные дамы у них преподают, сколько стоит обучение для приходящих и живущих в пансионе. А также сведения, которые интересовали Василия Яковлевича. И не только сведения. У некоторых дам если рот открывается, то захлопнуть его почти невозможно. Пока не выльется все, до капли. Таким полезным ртом обладала мадам Прам.

Выйдя из пансиона, слегка утомленный потоком слов, Лелюхин отправился на Сретенку, в Печатников переулок. Родители мадемуазель Маклаковой пребывали в глубоком горе, но полицейского приняли ласково. Рассказали все в мельчайших подробностях. Василий Яковлевич привык иметь дело с горем, но и его тронули переживания. Так что вынужден был заглянуть в ближайший трактир и подкрепиться духом. После чего добрался до 2-го участка Мясницкой части. Родители мадемуазель Лабзовой заставили Лелюхина сесть за стол и не отпускали, пока не излили душу. Задание оказалось не из легких.

Немного успокоившись, Василий Яковлевич быстро обошел несостоявшихся женихов, показывая нарисованный портрет. На чем его миссию можно было считать оконченной. Карманные часы показывали половину третьего. Любой чиновник полиции на его месте посчитал бы, что задание выполнено с избытком. Однако привычка доводить дело до конца, даже если об этом не просят, подталкивала сделать еще кое-что.

Василий Яковлевич пешком отправился в Ваганьковский переулок, благо находился поблизости. Зайдя в редакцию «Московского листка», он не стал донимать расспросами конторщика Иванова, и без того взмыленного и злющего по причине толпы народа, а тихонько отправился к столам с подшивками.

Он долго копался в газетной пыли, чихая и утирая слезящиеся глаза. Когда же поиски были завершены чрезвычайно успешно, Лелюхин вышел на свежий воздух, особенно чистый после редакционного ада. Вот теперь он точно заслужил неплохой обед. Раздобытые сведения стоили тарелки борща. И даже намного больше. Пушкин будет обязан наградить за усердие. А именно: объяснить, как работает его хитрейшая система, которую Василий Яковлевич никак не мог понять. Как ни старался.

* * *

Гая сидела у окна и глядела на Тверскую. Мимо торопились пешеходы, бабы с корзинами, гремели телеги, бежали пролетки, где-то свистел городовой. Жизнь текла мимо, и не было ей никакого дела до мук и горестей девушки. Жизнь так много повидала девичьих слез, что не отличала их от дождя. Да и то вряд ли… Сколько их было, сколько будет, кто сосчитает…