Джульетта, глядя на меня, вытирает щеки.

– Прости за мой нервный срыв.

Она с ума сошла?

– Не нужно извиняться за такое.

– Я знаю… – она умолкает, затем находит в себе смелость продолжить: – Знаю, ты не хочешь больше со мной общаться.

Я смотрю ей в глаза. Она говорит со мной или с Мраком? Я все так запутал, что теперь ни черта не могу понять.

Скажи ей.

– Ох, Джульетта, – шепчу я, зарываясь пальцами в свои волосы. – Все совсем не так.

Она поворачивается ко мне:

– Тогда как?

– Мы идем разными путями, – говорю я. – И твой выведет тебя из этого хаоса. А мой явно приведет меня за решетку.

Джульетта замирает. Между нами пробегает дующий на кладбище холодный ветер.

– Как ты узнал, что я здесь? – спрашивает Джульетта, прищурившись и внимательно глядя на меня.

– Я и не знал. Я тебя увидел. – Щеки заливает жар, и я указываю на газонокосилку. – Я здесь работаю. В каком-то роде.

– Обязательные работы. – В ее голосе нет осуждения.

– Да. – Я ловлю ее взгляд. Мне хочется, чтобы это мгновение никогда не заканчивалось.

– Джульетта! – по кладбищу, оскальзываясь на влажной траве, бежит мужчина. – Джульетта!

– Папа! – вскакивает она на ноги.

Мужчина еще далеко, но даже отсюда видно облегчение на его лице.

– Слава богу! – кричит он. – Слава богу!

– Что случилось? – спрашивает его Джульетта. Она снова готова заплакать.

Добравшись до нас, он стискивает ее в объятиях.

– Твой учитель сказал, что ты убежала, оставив в классе беспорядок. Мы так волновались! Я собирался звонить в полицию.

Он крепко сжимает плачущую Джульетту.

– Прости, пап. Прости.

– Все хорошо, – отвечает он. – Все хорошо. Я тебя нашел. Мы можем возвращаться домой.

Я поднимаюсь и отхожу. Не хочу подглядывать за ними. Передо мной самая настоящая семья. Отец Джульетты, приведя ее домой, не наляжет на пиво… и не станет говорить ей, что считает минуты до того дня, когда она окажется за решеткой.

Я наклоняюсь за упавшими на землю перчатками. В любую минуту объявится Болвандес и начнет орать, что скоро стемнеет.

– Подожди! – Джульетта высвобождается из объятий отца и смотрит на меня. – Деклан.

Я держусь отстраненно. Волшебство прошло.

– Джульетта.

Она сама сокращает разделяющее нас расстояние. Хватает меня за рубашку и дергает к себе. На секунду мой мозг взрывается. Сейчас она поцелует меня, прямо как в каком-то кино. И это произойдет при ее отце. Но нет, она лишь притягивает меня к себе, чтобы что-то сказать. Ее дыхание – теплое, приятное, нежное – касается моей щеки.

– Мы ошибались, – шепчет она. – Ты сам выбираешь свой путь.

Затем она отворачивается, берет за руку отца и уходит.

* * *

Улицы окутаны сумерками, когда я еду с кладбища к Рэву. Дороги пусты из-за непрекращающейся мороси. Сердце никак не может найти ровный ритм и то сладко трепещет в груди, то пьяно спотыкается. Бешеные волны адреналина хлестнули по венам. Я в полном эмоциональном раздрызге – пытаюсь разобраться в обуревающих меня чувствах, но лишь сильнее запутываюсь в них.

«Ты сам выбираешь свой путь», – сказала она.

Я размышляю над словами Джульетты с той минуты, как она ушла. Бесконечно прокручиваю их в голове вместе с фразой Рэва о том, что корчу из себя мученика. «Мы ошибались».

Впереди на обочине стоит машина, в тумане светят горящие фары. Меня пронзает дежавю: на этом самом месте я помог Джульетте.

И тут я узнаю машину. Это претендующий на оригинальность серебристый седан, владелец которого хотел купить BMW, но осилил только «бьюик».

Я знаю это, потому что это машина Алана. Он стоит возле нее с мобильным в руке, глядя на капот. На долю секунды у меня возникает желание его переехать. Ну ладно, может, и на целую секунду. По правде говоря, мне приходится приложить усилия, чтобы удержать машину между двух полос. Из-под капота седана идет пар.

При моем приближении Алан поднимает взгляд. Должно быть, он ждет эвакуатор. Вижу, что он узнал мою машину и хочет посмотреть, остановлюсь ли я. У меня же перед глазами маячит большая мишень в штанах цвета хаки и застегнутой на все пуговицы рубашке. Его утренние слова всплывают в памяти, оставляя на душе синяки, как пули из пневматики – на коже.

Мне вспоминается, как я извинялся, а они ничего не ответили. Ничего не сделали. Стиснув задрожавшими пальцами руль, я проезжаю мимо.

И вдруг, ни с того ни с сего, в голову приходит строка из дурацкого стихотворения: «Благодарю я всех богов за мой непокоренный дух».

Резко затормозив, я разворачиваюсь на следующем же повороте. Сердце в груди делает сальто. Я не уверен, хочу ли помочь Алану или свалить его ударом и добить ногами.

Подъезжаю и останавливаюсь позади седана. В глазах Алана мелькает удивление. Он прижимает к уху мобильный и, когда я выхожу из машины, машет мне рукой.

– Я в порядке, – говорит он. – Уезжай.

Вот придурок. Все равно иду к нему. Из-под капота продолжает клубиться пар. Этот идиот даже мотор не вырубил.

– Давай я посмотрю, что там.

– Я сейчас разговариваю с автомастерской.

– И что? Будешь торчать под дождем два часа? Открой капот, Алан.

Отчим закрывает ладонью динамик в мобильном.

– Езжай домой, Деклан. Ты мне не нужен.

– Поверь, я давно это понял.

Я распахиваю дверцу его автомобиля и дергаю рычаг, открывающий капот. Затем поворачиваю ключ в замке зажигания, выключая мотор.

Выпрямившись, вижу перед собой Алана. Мобильный он убрал.

– Что ты делаешь? – требовательно спрашивает он.

– Угоняю у тебя машину. Вызывай полицейских.

Он прожигает меня взглядом, играя желваками, но я обхожу его и поднимаю капот. Оттуда валит пар, и мы оба, отступив, разгоняем его руками. Пару минут стоим, уставившись на двигатель.

Когда-то я так же стоял с отцом. Он задавал мне вопросы по автомеханике и хлопал по плечу, если мои ответы были верны. Потом звал своих дружков из мастерской послушать «пацана», как нужно перебирать двигатель «форда-тандерберда» 1964 года. До сих пор помню, каково это – быть частью команды и знать, что тебя будут слушать.

Но не помню, когда в последний раз ощущал подобное.

Алан прочищает горло.

– Видишь что-нибудь?

– Да. Лопнул верхний патрубок радиатора. – Я показываю на треснувшую черную резину.