Закрыв дверь, она устроилась в кресле с красивой чинцовой[34]обивкой перед туалетным столиком. Кэролайн нравилась эта комната. Именно о таком уютном гнездышке она мечтала долгие годы жизни с Эдвардом, но ему здесь не понравилось бы. Он счел бы излишним обилие яркой цветочной отделки, а общий дизайн показался бы ему недостаточно аристократичным.

Женщина попыталась оживить в памяти его образ, все его добрые и благородные качества, подлинные чувства… Как он горевал о Саре! Но изначально он страшно невзлюбил Питта. И ему так никогда и не удалось понять Томаса. С другой стороны, подобно большинству мужчин, он обожал своих дочерей, пусть и не часто это показывал, и, на его взгляд, никто из женихов не мог быть достоин жениться на них, никто не мог окружить их той любовью и заботой, какой они заслуживали. Первый муж Эмили имел состояние и титулованных предков, но Эдвард постоянно переживал, что тот будет изменять ей.

А уж Питт вообще не унаследовал ни состояния, ни приличного происхождения. И Эдвард все волновался, как же он сможет дать Шарлотте все, чего она достойна…

И лучше не вспоминать застарелой боли, вызванной тем, как Доминик изменял его любимице Саре. Старшая дочь погибла, и тут ничего уже невозможно исправить.

Потом мысли Кэролайн вернулись к самому Эдварду и миссис Этвуд, чье миловидное личико она могла еще представить очень легко, даже по прошествии стольких лет. Она в точности помнила, что почувствовала, когда впервые осознала, что эта особа была любовницей ее мужа, а не болезненной вдовой одного его старого друга, как он сам ее называл. Тогда Эдвард открылся ей с неведомой до этого стороны. Какие еще тайны он мог скрывать от нее?[35]

Женщина вдруг почувствовала, как изнутри поднимается холодный ужас. Руки ее задрожали. Как же она обманывалась в своем свекре! В гостиной Кэролайн видела в нем только достойного джентльмена или отца семейства, произносившего благочестивые молитвы за обеденным столом. Но в том же самом теле обитал другой человек, описанный миссис Эллисон как чудовищный извращенец, а Кэролайн этого не чувствовала, она даже не догадывалась о двойственности его натуры. Как могла она быть такой слепой, такой невосприимчивой, невнимательной?!

Чего же еще она не замечала? И не только потому, что заблуждалась в своем свекре. Она заблуждалась также и в самой себе! Вся та жестокость, страдания и унижения, даже физическая боль скрывались за благопристойными дневными масками, а она абсолютно ничего не замечала…

В чьих еще лицах она видела только то, что хотела? О чем Эдвард мог просить миссис Этвуд, но никогда не просил Кэролайн? Хорошо ли она на самом деле понимала своих близких? Даже Джошуа?..

Она не имела ни малейшего желания куда-то выходить, но в тот вечер Джошуа играл в премьерном спектакле новой пьесы. Естественно, ей следовало появиться там при любых обстоятельствах. Отсутствие на премьере практически равносильно заявлению о том, что она не сможет реабилитироваться.

Съев в одиночестве легкий ужин – старая дама не выходила из своей комнаты, – Кэролайн оделась с особой тщательностью, выбрав великолепное ярко-синее платье. Она оживила наряд подвеской в виде камеи, подаренной ей мужем, и, накинув длинный бархатный плащ, отправилась в театр в наемном экипаже, холодея, дрожа и изнывая от неопределенности ситуации. Джошуа не мог страшиться этого вечера больше, чем она. Успех или провал премьеры вряд ли имел для него жизненно важное значение.

Приподнятая театральная атмосфера подействовала на миссис Филдинг ободряюще, и она отвлеклась от тягостных мыслей, отвечая на приветствия друзей и добрые пожелания знакомых. Они поздравляли ее с премьерой Джошуа и, исполнившись предвкушения, надеялись на положительный прием публики. Кэролайн отчаянно желала мужу успеха, мечтала, чтобы он оказался достойным похвалы, хотя лучше б он не изображал таких тревожащих душу страстей, какие она видела в игре Сесиль Антрим.

Наконец свет приглушили, зрители затихли, и поднялся занавес.

Пьеса оказалась превосходной – тонкой, умной и смешной. Не раз Кэролайн ловила себя на том, что смеется. В первом антракте она огляделась и заметила улыбающуюся и довольную чету Маршанов. Они сидели слишком далеко, чтобы различить нюансы их настроения, но их жесты со всей очевидностью свидетельствовали о полученном удовольствии.

Внезапно миссис Филдинг осознала свою душевную боль и, более того, собственную оборонительную позицию. Ей не хотелось, чтобы их что-то тревожило. Она с симпатией и пониманием относилась к этим людям, и ей хотелось дружить с ними, осознавая как ценности, так и ограничения такой дружбы. И все-таки самодовольство сродни смерти. Допустимо, видите ли, лишь то, что не тревожит ум, не пробуждает новые чувства или не бросает вызов предубеждениям, но не более того. Однако Кэролайн знала, что Джошуа стал бы презирать себя, если б не пытался сделать большего. Он не желал просто развлекать бездумную публику. И как минимум отчасти поэтому он так глубоко восхищался Сесиль Антрим. Она имела смелость говорить то, во что верила, невзирая на согласие или протесты общества.

Второе действие развивалось более стремительно и уже близилось к концу, когда миссис Филдинг поняла, что оно вызвало у нее более глубокие и сложные чувства, чем первое. Ощущения казались мучительными и в то же время принесли своего рода облегчение. Она вновь задумалась о Марии Эллисон и о том, как неожиданное знание о ее страданиях и гневе в течение всех прошлых лет изменило ее собственную жизнь.

Двадцать четыре часа тому назад Кэролайн могла бы не поверить, что культурные люди могут даже подумать о тех вещах, которые, как рассказывала старая дама, Эдмунд Эллисон насильно проделывал с нею ночами их семейной жизни. Однако именно сейчас, сидя в этом изысканном театре на таком прекрасно поставленном спектакле, разыгранном и представленном с совершенным искусством, окруженная полутемным залом с сотнями изысканно одетых людей, она уверилась в правдивости свекрови. Душевный мрак мог скрываться за любым из множества этих спокойных и любезных благообразных лиц. И ей, видимо, не дано узнать этого.

Миссис Филдинг живо представила нарастающий ужас старой леди при каждом новом визите Сэмюэля, представила, как в невыносимом страхе она наконец задумала ужасное, разрушительное спасение. Думала ли она, к чему могла привести ее затея, что Джошуа мог бросить Кэролайн, развестись с нею из-за ее аморального поведения? Наверняка думала. И тем не менее, не знавшая в своем браке ничего, кроме горечи и унижения, она не могла свыкнуться с мыслью, что ее родные, ради которых она столько лет хранила тайну, могут в итоге узнать чудовищную правду.

А Кэролайн все это время ни о чем не догадывалась – ни о тяжком одиночестве и страхе свекрови, ни о том ужасе, который невозможно даже вообразить.

Наверное, о некоторых из таких проблем все же необходимо говорить, расшевеливая и тревожа чувства, ставя болезненные вопросы – тогда нить понимания могла бы объединить людей, которые никогда сами не испытывали страхов, подобных тем, что терзали других, возможно, живших с ними под одной крышей.