– Там написали: терпи! Хорошо написали… Знай все – хорошо! Хе! Забуль книга, украль книга…

Димитраки вдумчиво посмотрел на нас.

– Какая книга? – спросил Жоржик.

– На горе лежал… Агиос-гора, Эльяс… Снег лежит. Книга лежал каменный, все видал… Такой высоки… Пришел, украл…

– Как? Кто украл? – с живостью спросил Жоржик.

– Шайтан[99]украл. Захотел зло делал – украл.

– Шайтан? Это кто же?

– Черный, шайтан. Понес книгу, спрятал в землю. Тогда забуль правду, нэт книга большой… Плохой человек пошел…

Жоржик смотрел на меня, точно спрашивал – правда? Да, он верил, что это было действительно так, как рассказывал Димитраки. Это было видно по его разгоревшимся глазам.

– А куда он ее спрятал? В землю?

– Далеко. Никто не знает. Копать, копать надо, долго копать. Искать, искать…

– Но где же надо искать?

– Куда занес – никто не видал. Один черепах видал. Черепах!..

Жоржик совсем впился в Димитраки.

– Черепах? Почему?

– Черепах все знал. Ходил по горам, по норам, все знал. Ходил шайтан, крутился за книгой. Всех гонял. Человек гонял, волка гонял, орел гонял, голубей, всех… Одни камни остались. Увидал – нет никто, потащила… А тут… черепах лежал в камне, все видал. Такой совсем каменный черепах. Шайтан не видал, потащила… А черепах увидал, пошел.

– Черепаха видела! Ну? А ведь она тихо ходит, а шайтан-то небось скоро побежал…

– Эге! Шел шайтан, другой черепах видела, каменный… Еще черепах. Шайтан идет, думает – камни всё, камни… Так Бог велел. Черепах найдет. На Хиос[100]старый грек говорила, все знает. Какой черепах! Все помирал, черепах не помирал. Не видал мертвый черепах. Всегда живой.

Я не сказал Димитраки, что черепахи хотя и живут больше ста лет, но все же не вечны. Зачем говорить? Пусть верит. Ведь так хорошо верить.

– Так вы были на Хиосе?

– Знаешь? – радостно спросил Димитраки. – Хиос, Хиос!..

– Какой Хиос? – спросил Жоржик.

Я сказал про этот когда-то цветущий остров. Я сказал, что когда-то там было так хорошо жить – это было давно-давно, – что жители называли свой остров раем.

– Да, да… – покачивал головой Димитраки. – Пришел турки, бил, резал. Дедушка резал… – ткнул он себя в грудь. – Мой дедушек. Теперь ничего… На горе Эльяс книга был. Украл шайтан, турки привел…

– Зачем же вы уехали с Хиоса?

– Жена помер. Син помер… Гора задавил.

Я посмотрел на Димитраки. Нет, он не мог говорить неправду. В его глазах печаль. И мы невольно вскрыли старую рану. Боже мой, сколько горя! За что? Да, он с полным правом может говорить и верить всем сердцем, что шайтан украл большую книгу. Так тяжко сложилась его жизнь. И он верит, что книгу найдут.

– Пятнасать лет прошло… Земля тряслась, дома падал, все падал, давил… – говорил Димитраки. – Син Алкивиадис давил, – показал грек на голову. – Жена Марфинь плакал, всё плакал, совсем самашедший стал, крутился, всё крутился… Ночь, день плакал. Потом помирал. Ни лепты[101]не был, совсем бедни стали. Сказал Кузма, син старший: «Пойдем, патэра[102], на холодный вода, в Россию». Пошли. Тогда много пошли на параход. Зачем параход, пошел на фелюк. Кузма рыбак, море не боился. Пошли на парус. Шторма шумел, восемь шторма шумел, доплыл. Никола довел.

Димитраки показал в угол, на почерневший от времени образ. Жоржик вздохнул.

– А потом?

– Рыбу ловил, камень на фелюк возил, муку возил. Потом Кузма тонул.

Димитраки сидел перед нами поникший. Молчали. Бурлил кофе в железном ковшичке. Доносились с воли звонкие, задорные выкрики соек и трескотня цикад.

– Хорошо на Хиос… – грустно сказал Димитраки. – Там море синий, голубой… Как глаз голубой. Тепло. Лучше жить. Думала, здесь лучше, ни… Сон пришел, Хиос видал, плакал… А-а… Здесь помирал, там помирал, ни… Бог везде.

Надо было идти. Мы выбрали себе по палке с затейливыми корневищами и самую большую фелюгу. Димитраки взял что-то очень недорого.

Вышли к плантации.

– Виноград приходи кушать. Осень поспеет. Вон там. Этот плёхой, черепах любит, – показал он на неогражденные лозы, очень напоминавшие мне низкорослые лозы капитана. – Там хороший.

– Это лозы не японские? – спросил я в шутку. – Это какие же?

– Понски? Это? «Воловоко», – сказал Димитраки, оправляя лозу. – Там – «шашла», хороши. «Воловоко» нехороши. Давно росла, меня не был – росла…

Какой-то «воловоко». Широкие разрезные листья уж очень напоминали «ки-о-ри-у» почтенного капитана.

– И вы к нам приходите… – сказал Жоржик, пожимая руку Димитраки. – У нас тоже кофе есть, только с сахаром, русский… Вы не знаете? И потом сухари… Вы непременно приходите.

Когда мы выбрались на шоссе и оглянулись, Димитраки сидел на порожке и смотрел на море. Было знойно. Шли молча. Только раз Жоржик спросил меня:

– Пожалуй, ему скучно одному в норе? А мне бы хотелось пожить у него. А вам?

Я раздумывал о Димитраки. И зачем занесла его судьба в чужие края?! И поражала меня его покорность и мягкость. Ведь все потерял человек, потерял самое дорогое – семью и родину. Остался один как перст, забился в нору и все же ясным взглядом глядит на мир. И ясно его сердце.

Мы уже подходили к дому. Жоржик вдруг обернулся ко мне и спросил:

– А может быть, этот, вот… я забыл… как вот Димитраки-то говорил… он нарочно засунул книгу под самую землю, а? Нарочно… Глубокоглубоко! Где уголь роют, а? А они-то вдруг и найдут, а? Вы что смеетесь… Нет, правда… Может быть, это так надо, чтобы рыли… У нас нянька Матрена жила, она всегда говорила: «Не покопаешься – не найдешь»…

– Ну и что же?

– Ну и… он нарочно… Думает – пусть роют. Она-то будет черная… книга-то… как уголь… Они и не разберут в темноте и разобьют… Это не может быть?

Милый Жоржик!

– И они-то вдруг и найдут! Никто ничего не знает, думают, что уголь роют… и вдруг! Тогда что будет? Смотрите: дядя!

Капитан стоял у калитки, укоризненно покачивал головой и показывал золотые часы. Мы опоздали порядком.

– Что мы узнали! – кричал Жоржик. – Смотри, какая фелюга!.. Это все Димитраки! У него черепаха… Киш-киш…