«Балкъуртлар – пчелы, балкъуртлар сапети – улей», – повторил он мысленно. Вспомнил, что Бекир его этим словам на пасеке учил.

– Нет, такого не было еще, – сообщила Айсылу Сергеичу, спрятав мобильник. – В Албате еще ульи ни у кого не забирали.

После возникшей минутной тишины гость снова заговорил о том, что помощь ему нужна, чтобы улья в лежанку составить.

– Ну пойдемте, – предложила Айсылу.

– Сейчас рано, – сказал Сергеич. – Надо к сумеркам, когда пчелы в ульи вернутся. Чтобы они не запутались. Они ведь привыкают, что улей в одном месте стоит… И возьмите кого-нибудь еще. Вдвоем надо, а я сейчас никакой…

– Я Сервера попрошу, сына соседей, – Айсылу посмотрела на гостя с жалостью и от этого взгляда проснулась на мгновение у пчеловода жалость к себе самому.

По дороге назад зашел Сергеич в магазин. Купил вареной колбасы, булку, гречки. Нес пакет в правой руке и так хотелось переложить его в левую, чтобы правая отдохнула, но левая, хоть и чувствовал он в ней даже кончики пальцев, а слушаться его полностью не хотела.

Чтобы отвлечься, стал он дни, оставшиеся до истечения разрешенного пребывания в Крыму, подсчитывать. Сбивался, начинал снова.

Когда остановился на пригорке, на языке цифра «шесть» крутилась. Оглянулся назад, на Албат. Залитый солнцем поселок выглядел отсюда приветливо и мирно.

– Ну вот, добрался, – выдохнул Сергеич и улыбнулся, думая о том, что вечером составят ему Айсылу с соседским сыном ульи в лежанку и уж этой ночью сон у него будет здоровым и, если Бог даст, целительным.

Нехватка одного улья поначалу создавала Сергеичу неудобства. Все-таки шесть составленных в лежанку ульев мало чем отличались по размеру от кровати, а когда с одного конца только один улей стоит, тут уже надо приспособиться и решить, что лучше на этот узкий край лежанки положить: голову или ноги. Пробовал Сергеич и так, и так улечься и в конце концов решил, что будет у него пятый улей изголовьем.

Вместо соломы постелил поверх лежанки спальный мешок. Улегся на спину. Окунул взгляд в темное небо, пропоротое звездами.

Пчелы вели себя как-то слишком спокойно. По крайней мере привычного дрожания под собой Сергеич не ощущал. Зато ощутил спокойствие и единение с притихшим для отдыха миром.

Вспомнил, как старательно Айсылу с парнем-татарином, оказавшимся другом Бекира, ульи в лежанку составляли. Камешки и ветки под крайние два улья подкладывали, чтобы она ровной была, без уклона. Земля тут бугристая, то вверх подняться, то вниз скатиться норовит. Сервер, сын соседей Айсылу, смышленым оказался. Попросился прилечь на минутку. Потом ловко спрыгнул.

– Интересно! – сказал. – Никогда не пробовал на пчелах лежать!

– А у тебя пасека есть? – спросил Сергеич.

– У дяди есть, большая! Тридцать ульев! Возле Кучюк-Сейрена. Тут недалеко!

– На этом и зарабатывать можно, – поделился Сергеич. – Ко мне до войны сам наш губернатор на ульях спать приезжал! Долларами платил! А у вас еще и туристов море!

– До оккупации море было, – кивнул Сервер. – А теперь так, «озеро»! Но я попробую! Если дядя согласится.

«Хороший парень, предприимчивый», – подумал о Сервере Сергеич и закрыл глаза.

И как только перестал он над собой темное небесное море со звездами и луной видеть, почувствовал и спиной, и ногами вибрацию ульев. И жужжание приглушенное снизу услышал, словно из-за закрывшихся глаз слух его обострился.

Теплый воздух крымской ночи нес в себе ароматы можжевельника и трав.

Пчеловод спал. Он дышал полной грудью, поднимавшейся к звездному небу при вдохе и опускавшейся при выдохе. Согретый крымским теплом, под дрожание своей целительной лежанки он видел сон, в котором на шести своих ульях в саду дома в Малой Староградовке спит. Спит, а рядом ожидают его пробуждения губернатор и пять его охранников. И охранники порываются разбудить Сергеича, а то и просто столкнуть его с ульев, чтобы губернатору место освободить, ведь недаром он сюда час почти на машине ехал! Но губернатор, большой, высокий, сидит на стуле под грушей и жестом руки охранников успокаивает-утихомиривает, чтобы не трогали они хозяина ульев и сада. А когда проснулся Сергеич во сне, то смутился, гостя и его охрану увидев, и слез быстро с лежанки, место уступая. И поменялись они местами. Губернатор на лежанку лег, а Сергеич на стул уселся. И мирно у него на душе было, так, словно рай на землю опустился. И что примечательно, не болела у него ни капли левая рука, слушалась его, как собака, а не как кошка. Поднималась, дотрагивалась до бритого подбородка по первому же мысленному сигналу, до носа дотрагивалась, до уха.

Улыбнулся во сне Сергеич, но никто этой улыбки не заметил. Не было никого вокруг. Даже птицы молчали и спали. И сверчки спали. И даже совы. Только к пчелам в ульи сон не приходил. Жужжали они, хоть и не так громко, как днем, но на фоне ночной крымской тишины достаточно слышимо и телом ощутимо.

А сон продолжался, и губернатор, належавшись на ульях, слез аккуратно, обул свои фиолетово-лиловые туфли из удивительной, птичьей мягкости кожи, уселся на стул, освобожденный для него хозяином сада. Стал ждать чаю. А Сергеич в дом поспешил, на кухню, чтобы этот чай заварить да гостю принести.

После чаепития уехали губернатор и охранники на двух больших черных машинах. Пчеловод полученные доллары, погладив их подушечками пальцев и ощутив приятную и правильную их шершавость, в дом отнес, в укромное место серванта спрятал. А потом снова на лежанку из ульев забрался и заснул. И тот сон, во время которого наступил вечер, отличался от обычных. Потому что во сне он только звук услышал, а киносна ему не показали. Услышал он, как соседи за столом, поставленным во дворе, песни после ужина поют. А потом про войну спорят. Про старую войну. Про Гитлера. Спорят: убежал он в Аргентину или нет? Потому что в газете «Совершенно секретно» фотографии появились, на которых вроде бы очень постаревший Гитлер с молодой блондинкой на пляже в Аргентине лежит. А потом затих спор и только звяканье убираемой со стола посуды звучало. И вдруг удаленные разрывы послышались. А потом все ближе и ближе они звучали, все громче и громче становились, заставляя спящего на ульях Сергеича вздрагивать. И пчелы, тоже эти взрывы слыша, громче в ульях загудели, занервничали. Почувствовал Сергеич, как ульи нагреваются, как жар ему в спину бьет. На бок перевернулся, но не понравилось ему так спать и на живот он лег. Стал животом и грудью пчел слушать. А взрывы все громче и громче, все ближе и ближе. Уже вроде бы и не во сне они звучат, а над сном, над садом, над миром.

И тогда снова Сергеич на спину повернулся. И губу прикусил нижнюю, сожалея, что взрывы сон прогоняют. Пытался за сон уцепиться, удержать его, но куда там! Открыл глаза – и засверкало в небе над ним, заиграло северным сиянием, которого он никогда не видел, заискрилось всеми возможными цветами кроме черного и белого.

– Салют! – понял он изумленно.