и я, спрыгнув с подножки грузовика на убранный чистенький плац. Оглянувшись, я понял, насколько тут всё плохо. Был уже февраль, по бокам тротуара, где, видимо, был газон, лежали целые кучи снега. Но сам плац был вычищен, ни снежинки. Кто-то на пересылке говорил, что в Саратове снег шапками ловят, чтобы на плац упасть не успел. Видимо, это была не совсем шутка. Бордюры отремонтированы, краске явно не более года, всюду стенды с наглядной агитацией. Справа от плаца, где мы стояли, виднелась белая церковь с синими куполами, позади неё двухэтажное здание с решётками на окнах, скорее всего, ШИЗО и ПКТ. Вроде бы всё спокойно да гладко, но атмосфера удручала. Даже грузины умолкли.

На плацу были мы одни, нас стояло человек пятнадцать. Партию арестантов с другого автозека, где был и Гия, видимо, уже увели. Из нашего строя я знал только Фила и косвенно Хохла, докапывающегося до солдата в Столыпине.

Перед нами стоял офицер и двое сотрудников. Нас построили в линию и провели перекличку.

— Граждане осужденные! — начал речь офицер. — Вы пожаловали в исправительную колонию общего режима номер тринадцать. Колония у нас хорошая, образцово-показательная по всей Саратовской области, да что там области, по всей России! Надеюсь, вам у нас понравится. Добро пожаловать в Энгельс!

После этой искренней, добродушной, но, зная о том, куда нас привезли, саркастической речи, офицер удалился, а сотрудник, махнув рукой, приказал следовать за ним. Если говорят, что колония образцово-показательная, значит в ней всё очень плохо. Под этой характеристикой чаще всего значится пыточная, «экспериментальная» зона, где человека любыми способами превращают в скот, движимый инстинктами, ломая любую волю к собственному мнению. Говорят, что первые такие лагеря появились во времена ГУЛАГа, но они были единичны и даже там не было всё так плохо, как в возрождённых после правления Ельцина красных лагерях. Чекистская власть создала новый вид экспериментальных колоний, по сравнению с которыми даже Гуантанамо[256] отдыхает.

Мы шли по убранному плацу, проходя бараки и здания, огороженные локалками. На плацу не было ни души, кроме нас и вертухая. В локальных участках отрядов других зеков не было видно. Никто не стоял, не курил, не смотрел с любопытством на новоприбывший этап. «Мрак,» — думал я. Вдоль плаца время от времени попадались будки с окнами, на которых было написано три буквы: СДП. О таких постах я слышал на пересылке, в них сидят козлы.

Наконец, мы приблизились к большому зданию, перед которым стояла куча народу, как в форме сотрудников, так и в арестантских телогрейках. По наглым, ухмылявшимся рожам зеков было ясно, что это бл*ди, принимающие этапы. Все они были крупного, спортивного телосложения, большинство высокого роста, некоторые мордатые и весом явно более центнера. На левом рукаве телогрейки у каждого была пришита длинная прямоугольная бирка, судя по всему, «косяк» активиста. Бирки были небольшие, с указательный палец и длиной и толщиной: надпись на них издалека не разглядеть. Бл*дей стояло человек десять, кто-то упирал руки в бока, кто-то переговаривался и посмеивался. Сотрудников было немного: человек пять, двое явно какие-то шишки. Может, и Хозяин[257] зоны среди них.

Нас построили вдоль стены здания.

— Приоткрой дверь в баню, — сказал один из офицеров активисту, стоящему справа от нас, около входа в здание. Тот послушался. Из открытой двери раздались вопли полные нестерпимой боли, как будто человека внутри резали ножом.

— А теперь прикрой, — повторил он, когда мы успели осознать, что внутри явно кому-то очень больно. Вопли затихли. — Отказники если есть, то шаг вперёд! Только десять раз подумайте, прежде чем выйти, вспомните, что вы сейчас слышали.

— Что значит отказники? — тихим, сбивчивым голосом спросил незаметный мужичок, из нашего строя.

— Кто отказывается от режима содержания, дебил! — рявкнул один из красных.

Несколько человек, включая Хохла, сделали шаг вперёд.

— Давай, в баню их! — сказал офицер одному из сотрудников, и вышедших вперёд повели в здание.

Несколько самых здоровых активистов пошло следом. Увидев это, Хохол застопорился.

— Я передумал, передумал, я не так понял, не отказываюсь я! — заголосил он.

Один из козлов дал ему под дых, он согнулся.

— В строй обратно бегом, п*дорша! — рявкнул козёл, и Хохол побежал обратно к нам.

— Есть ещё отказники? — продолжил офицер.

Я краем глаза посмотрел на Фила. В тот раз он не успел выйти, он делал шаг вперёд, но мусора это не заметили, так как он стоял в конце строя. Сейчас же он остался один. Было заметно, что ему тоже страшно, но он пересилил себя, собрался с духом и вышел вперёд.

— Я отказываюсь!

— Ты что, дурачок? — сказал ему офицер. Как выяснилось позже, главный режимник[258] зоны. Он показал жестом на стоящих сзади активистов. — Посмотри на них. Ты в два раза меньше, они же убьют тебя.

Фил был худой, невысокого роста и по сравнению с гадами казался чуть ли не ребёнком в габаритах.

— Мне пох*й! — стоял на своём Фил. — Я лучше на киче сгнию, чем в вашу бл*дскую зону стану подниматься.

— Стоп! Как фамилия? — переспросил второй офицер, который всё это время молча наблюдал за нами.

— Волков! — ответил Фил.

— А, это тот, с Икшанского СУСа. Его пока не надо, — проговорил офицер, обратившись к режимнику. — Ну-ка малец, отойди в сторону.

Было заметно, что Фил удивился. Удивлены были и мы. Он сделал шаг назад и отошёл в сторону от нашего строя. Нас же повели по одному в здание на шмон.

В коридоре бани стояли столы, на которых бесцеремонно обыскивали вещи молодые сотрудники колонии. То тут, то там, ходили обнаженные зеки, в том числе и с другого, первого автозека, досматривали сразу нескольких.

— Давай, баул быстро сюда! — рявкнул мне один из сотрудников. — Раздевайся! Нацист что ли? — сказал он, увидев мои наколки.

Не дождавшись ответа, он начал шмонать баул, в это время другой досматривал мою одежду. «Только бы мойку не нашли,» — думал я. По-видимому, она мне пригодиться. В другом отсеке бани продолжались крики, там явно кого-то били.

— Давай, пошёл брить голову, затем мыться, потом робу выдадут! — рявкнул вертухай, и показал мне в сторону предбанника.

Из личных вещей оставили только трусы, носки и письма.

Сначала завели в парикмахерскую, которая находилась в этом же здании, и там парикмахер, тоже из числа зеков, быстро обрил машинкой голову наголо. После этого я отправился в раздевалку. Зайдя внутрь, увидел знакомое лицо. Это был Рыжий, тот самый оболганный «насильник» с Можайки.

— Рыжий, здарова! — тихо, чтобы никто не услышал, подошёл я к нему. —