– Я же говорил, что хочу добиться твоего уважения, Белинда. И раз тебе не все равно, значит, я делаю успехи.

Николас снова сел и начал собирать все в корзину. Она смотрела на него и вспоминала, как он стоял перед ней на коленях, и слова, что сорвались с его губ. Белинда отчаянно хотела снова услышать их сейчас, когда он не охвачен страстью. И когда Николас уже собрался встать, она выпалила:

– Ты говорил правду? То, что сказал вчера ночью?

Он замер. И не спросил, о чем речь. Николас, не отрывая глаз, смотрел на нее, словно тщательно обдумывал то, что собирается сказать, и ей показалось, что прошла целая вечность, прежде чем он заговорил:

– Я люблю тебя, – сказал наконец Николас.

Не только слова, но и спокойная уверенность, прозвучавшая в его голосе, заставили сердце Белинды петь. Радость внезапно оказалась вполне осязаемой, она словно окутала ее, проникла внутрь. Николас придвинулся к ней ближе.

– Я говорил правду, когда сказал это. Говорю правду и сейчас. – Он поцеловал Белинду. – И так будет всегда. – И резко отпрянул. – Пойдем! – Он взял ее за руку.

– Куда мы идем?

Николас свободной рукой подхватил корзину и встал, потянув Белинду за собой.

– До отъезда я хочу показать тебе, как растет хмель, а до отправления поезда у нас осталось совсем немного времени.

Белинда вздохнула и пошла с ним через поле с высокой травой и ромашками, оглядываясь по сторонам.

– Здесь так красиво. Мне бы хотелось побыть тут с тобой подольше.

– Мне тоже, но кое-кто неделями тянул время и держал нас обоих в неведении…

– Знаю, знаю, – перебила его Белинда, скорчив гримасу. – И все-таки неужели нельзя поехать в Лондон завтра? Или послезавтра?

– Нет. Теперь я стараюсь быть человеком ответственным, и у меня в Лондоне есть дела. Но, – добавил Николас, остановившись на краю луга, обнял ее за талию и притянул к себе. – Мне придется вернуться сюда через несколько недель, и ты можешь приехать со мной.

– Мне бы хотелось, – призналась Белинда. – Но это риск для нас обоих.

Его позолоченные на концах ресницы заблестели на солнце, когда он склонился над ней.

– Значит, придется позаботиться о том, чтобы нас никто не поймал.

Николас прикоснулся к ее губам и тут же, отвернувшись, повел Белинду между рядов пышно разросшегося хмеля. Она шла следом, задевая плечами стебли.

– Да куда, ради всего святого, ты меня ведешь? – не выдержала Белинда, заметив, что они идут все глубже и глубже в заросли.

– Хочу кое-что тебе показать.

Николас больше ничего не сказал и не останавливался до тех пор, пока они не оказались в самом центре поля.

– Вот, – заявил он, повернувшись к Белинде. – Думаю, это самое подходящее место.

– Подходящее для чего? – Она огляделась. – Что ты хотел мне тут показать? Хмель? Его прекрасно видно даже с края поля…

– Нет, – перебил ее Николас. – Дело не в нем.

– Так в чем же?

Корзинка упала на землю.

– Хочу показать тебе, что ты не должна меня стесняться.

– Не понимаю, – прошептала Белинда, хотя боялась, что осознает, к чему он клонит.

– Я тебя хочу, – ответил Николас и поцеловал ее. – Прямо тут. И хочу, чтобы ты говорила мне, чего желаешь и что чувствуешь.

Белинда в отчаянии замотала головой и выдавила смешок.

– А если я не стану? Заставишь меня произнести «вылит колокол не по-колоколовски»?

Это вызвало у него улыбку.

– У меня есть для тебя куда более восхитительные наказания. – Он положил руку ей на талию и застонал. – Корсет? Белинда, я же просил тебя не надевать его сегодня!

Она облизала пересохшие губы.

– Я не думала, что ты говорил серьезно!

– Заниматься с тобой любовью – это очень, очень серьезно, милая. – Николас снова поцеловал ее, крепче, дольше, жарче, лаская при этом ее щеки, скулы и шею. К тому времени как Николас прервал поцелуй, Белинда мелко дрожала.

– На самом деле ты даже не собирался показывать мне хмель, – обвинила его она, чувствуя, как руки Николаса скользнули к ее бедрам и смяли складки юбки. – Ты задумал это с самого начала!

– Вообще-то нет. Сначала я думал про луг, но потом решил, что хмель укроет нас надежнее. – Он едва ощутимо коснулся ее губ. – Потому что ты стесняешься.

– Мы не можем, – прошептала Белинда, чувствуя, что Николас задирает на ней юбки. Но желание уже вскипало в ней, желание и страх в равной мере. – Нас кто-нибудь увидит!

– Кто? – Он прикусил мочку ее уха, одной рукой забравшись под нижнюю юбку, а другой расстегивая брюки. – Мы в самом центре поля, заросшего хмелем.

– Кто-нибудь пойдет по рядам.

– Сейчас вторая половина воскресенья. Никто не ходит проверять хмель по воскресеньям. – Его руки обхватили ее бедра и повернули Белинду спиной.

– О, Николас, нет! – негромко застонала она через плечо, чувствуя, что он стаскивает с нее панталоны. – О нет!

Николас не обратил на это никакого внимания, возможно, потому, что голос Белинды растекался, как сладкий крем. Панталоны разошлись, он просунул руку ей под ягодицы, между ног, а другую распластал по животу. Она уже была мокрая и знала это, и Николас одобрительно прошептал ей это на ухо.

– Ты такая нежная, – бормотал он, поглаживая ее. – Хочешь, чтобы я это делал? Трогал тебя тут?

Возбуждение Белинды росло с каждым произнесенным им словом. Оно давило на грудь, заставляло напрячься мускулы, и ответить она не могла.

– Белинда, ты должна сказать, чего хочешь. Хочешь, чтобы я прекратил, скажи «прекрати». Хочешь, чтобы я трогал тебя, скажи «потрогай меня». Это просто. Я тебе покажу.

Возбуждение Николаса тоже росло, она слышала это в его голосе, ощущала в твердой плоти, прижавшейся к ее бедру.

– Я хочу тебя, – говорил Николас, так нежно прикасаясь к ней пальцами, что Белинда едва держалась. – Хочу тебя трогать, хочу оказаться в тебе, хочу, чтобы ты кончила.

Белинда должна была сказать «прекрати», но не могла. Его непристойные речи распаляли ее желание, а смущение перехлестывало через край, и это противоречие оказалось изысканной пыткой, невероятно чувственной.

– Видишь, как просто? – Николас поцеловал ее в ухо. – Теперь попробуй сама. Хочешь, чтобы я остановился?

Белинда помотала головой.

– Н… нет, – выдавила она.

– «Не останавливайся, Николас». Ну же, скажи это, Белинда.

Его палец, размазывая влагу, продолжал скользить между ее ног, где сосредоточилось все наслаждение. Сама нежность этого движения была безжалостной до такой степени, что вынудила Белинду сказать: