— Да уж ужин скоро! — не сдавалась Дуся.

— Извинитесь, Евдокия Егоровна, — сурово повторил Никита. — Нина ни в чем не виновата. В тюрьму ее хотел засадить один… очень нехороший человек. Она там чудом выжила, на нее покушение было. Тоже, скажете, не зазря? Да она настоящая героиня, если хотите знать. На суде все было против нее, а она сумела вырваться. Им пришлось ее освободить. Но тот человек все еще ей угрожает, и я все сделаю, чтобы положить этому конец. А вы начинайте привыкать к тому, что она здесь хозяйка.

Он повернулся и вышел из кухни.

Никита прошел в кабинет: ему не терпелось проверить кое-что из ЕБЦУ, полученных от Веры Нелюбиной. А Дуся собрала поднос с едой и поднялась наверх. Она робко постучала в дверь, удерживая поднос одной рукой, и просунула голову в щель.

— Я извиняюсь, вы, может, кушать хотите?

Нина сокрушенно покачала головой:

— Я же его просила не ругать вас!

— А он выругал меня, дуру старую, и правильно сделал. Что ж вы с утра не емши? А я думаю: ну, мало ли? Может, не хочет. Может, где в городе поели.

— Нет, мы в театре были, на репетиции. Я буду костюмы делать к спектаклю. То есть я надеюсь, что буду, если режиссеру понравятся мои эскизы.

Нина убрала альбом, и Дуся поставила на стол поднос с едой.

— Так вы художница? — спросила она почтительно.

— Да ну, какая художница! Просто портниха. Хотите, вам что-нибудь сошью?

— Да мне не надо, — смутилась Дуся.

— Почему нет? Мне сегодня машинку привезли, ко мне заказчицы будут приходить. Никита Игоревич разрешил, — торопливо добавила Нина.

— А как же он говорил, что вы скрываетесь? — нахмурилась Дуся.

— Лично я ни от кого скрываться не собираюсь, — решительно объявила Нина. — Это Никита думает, что мне грозит опасность. Я так не думаю.

Дуся решила выяснить все до конца.

— А это правда, что вы в тюрьме сидели? Он мне не говорил, — тут же заторопилась она, — я сама догадалась.

— Да, я сидела в тюрьме. В следственном изоляторе. Но меня судили и выпустили. За недоказанностью.

— Как это? — не поняла Дуся.

— Это значит, что мою вину не удалось доказать. Можете считать меня преступницей, ловко избежавшей наказания.

— А в чем вас обвиняли? — продолжала расспрашивать Дуся.

— Да вы сядьте, — предложила Нина, принимаясь за еду. — Меня обвиняли в продаже наркотиков. А я… в отношении наркотиков я экстремистка. Не приемлю ни в каком виде и качестве. Для меня наркоман — это человек, добровольно отказавшийся от всех своих прав. Наркоман ведет войну со всем миром, и в этой войне он способен на все. Мир для него — всего лишь досадная помеха на пути к очередной дозе. Что с вами? — встревожилась Нина. — Почему вы плачете?

Дуся закрыла лицо руками, слезы просачивались у нее сквозь пальцы. Нина бросилась к ней, принялась гладить по голове.

— Да вы ешьте, а то простынет все. Сын у меня наркоман. С компанией спутался и пристрастился. За дурь и на кражу пошел, за нее и сел. Ему бы послушать, что вы сейчас говорили. Я так красиво объяснить не умею.

— Мне очень жаль, — посочувствовала Нина. — А где ваш сын? Я могу с ним поговорить, если хотите.

— В Тарусе он живет, и, спасибо вам большое, только говорить с ним уже поздно. Вы извините, я пойду.

— А вы не знаете, где Никита? — спросила Нина.

— Да где ж ему быть? Ясное дело, в кабинете. Хотите, позову?

— Да, пожалуйста.

— А вы ешьте, ешьте! Я позову. Я сейчас. — И Дуся вышла.

Когда пришел Никита, Нина уже ела клубнику.

— Я вижу, вы наконец поладили, — заметил он, окинув взглядом поднос.

— Она хорошая женщина.

— Да, она хорошая женщина, только упрямая… наверное, как все женщины.

— Нет, мне это нравится! — возмутилась Нина. — Можно подумать, мужчины не бывают упрямыми! А ты знал, что у нее сын наркоман?

— Это есть в ее досье, собранном начальником моей службы безопасности.

Нина нахмурилась:

— Он и на меня будет собирать досье?

— Он на всех собирает досье. Ты только отнесись, пожалуйста, спокойно, — попросил Никита. — В этом нет ничего личного.

— Вот так говорят гангстеры в «Крестном отце»: «Тут нет ничего личного». После чего начинают дырявить друг друга.

Никита рассмеялся от души:

— Ты меня уморишь.

— Что я такое сказала?

— Ничего. Просто смешно. Обязательно передам твою шутку Рымареву. Это начальник службы безопасности, — пояснил он.

— А я ничего смешного не вижу, — стояла на своем Нина. — Частная жизнь человека считается неприкосновенной по Конституции. Ты лучше об этом скажи своему начальнику службы безопасности.

— Давай не будем ссориться, — мягко заговорил Никита. — Рымареву про частную жизнь объяснять бесполезно. Он просто делает свою работу, как он ее понимает. И, надо признать, он делает ее блестяще. Давай я покажу тебе квартиру, картины…

— Ты мне зубы не заговаривай. Я не хочу, чтобы меня проверяли.

— Нина… Давай договорим на ходу.

— Нет, мне надо покормить Кузю. — Нина взяла миски, корм, бутылку с водой. — Кузя, пошли!

Она вынесла Кузино хозяйство в коридор, туда, где под окном лежал его коврик, насыпала в одну миску корм, в другую налила воду, и Кузя принялся за обед. Никита немного понаблюдал, как он аккуратно, изящно, словно птичка, склевывает мясные шарики, потом перевел взгляд на Нину.

— Вы с ним немножко похожи.

— Зубы не заговаривай, — повторила Нина.

— Ну постарайся понять, — нахмурился Никита, — у меня огромная компания. На меня работают тысячи людей… десятки тысяч. В России и в СНГ. И не только в СНГ. Они зависят от меня, понимаешь? И у всех семьи, дети… Компания должна работать как часы, без сбоев. А подставить меня можно запросто, и охотников тьма. Вот на это и нужна служба безопасности. Тебе есть что скрывать?

— За те четыре недели, что мы знакомы, я тебе рассказала всю свою жизнь. Может, твой Рымарев этим удовлетворится?

— Lost cause. В смысле, безнадега. Рымарев любит все делать основательно и всегда доводит дело до конца. Просто не обращай внимания. Считай его мухой на стене.

— Мне кажется, тут очень много лукавства. В Москве твой Рымарев держит тебя под колпаком, а по Литве ты ездишь сам, без всякой охраны.

— В Литве жизнь устроена совсем по-другому, ты же сама видела. Да я и в Москве стараюсь не светиться. Не лезу в политику, не покупаю футбольных команд и яхт размером с авианосец. Не участвую в светских тусовках. Меня мало кто знает. Безвестность — великая вещь. Защищает не хуже Рымарева.