– Хотя вот этого я где-то видел.

– Это непостоянный член, ставший постоянным. Анжелино Гонсалес.

– Доигрался, значит.

– Вот здесь он в костюме, – сказал Данглар.

– Красивый рисунок, – отметил Мальмор. – Да, теперь я понимаю, кто это. Он потрясающе сыграл Эбера, ругался как извозчик. Возмущение Робеспьера тоже выглядело весьма убедительным.

– Вы ничего о нем не знаете?

– Мы не общались. Мы вообще мало о себе рассказываем. Там другие приоритеты.

– Нам необходимо знать, по какой причине вы посещаете эти заседания.

Они услышали характерное поскрипывание спинки стула, фирменный звук комиссариата, так же хорошо им знакомый, как и мягкий прыжок кота с ксерокса, когда желание порыться в мусорной корзине пересиливало его лень. То есть Мальмор откинулся назад.

– Понятно, – сказал он. – Уголовное расследование. Кто-то убивает членов Общества. И я, потомок Демулена – не знаю, каким образом вам это стало известно, – идеальный кандидат в подозреваемые. Ибо два столетия спустя, не в силах вынести мук при мысли о чудовищной казни моих предков, я решил отомстить за милягу Камиля, убив этих людей. Вы знаете, сколько нас? Почти семьсот. Поистине людоедские масштабы, проще было бы заблокировать входы и выходы и запалить это все к чертовой матери.

Его голос, без каких-либо следов волнения, по-прежнему звучал спокойно. Он, пожалуй, размышлял вслух, а не защищался от чего бы то ни было.

– Уж скорее тогда, если взглянуть на ситуацию глазами полицейских, под угрозой находится как раз жизнь Робеспьера. Я говорю “Робеспьера”, потому что тот, кто воплощает его образ, просто великолепен. Еще немного, и впору было бы забеспокоиться. Но сначала ваш преступник решил повергнуть его в трепет другими убийствами, запугать, показать, что смерть медленно подбирается к нему. Полагаю, вам удалось с ним встретиться? С актером?

– Да, – нехотя признал Данглар.

– С ним Данглару труднее, чем с Сансоном, – шепнул Адамберг. – Он пока не понимает, что скрывается за его беспечным выражением лица и женственным ротиком.

– А он боится? Робеспьер? – спросил Мальмор.

– По-моему, нет. Он переживает больше за членов Общества. Вы не ответили на мой вопрос, месье Мальмор.

– Я помню. – По голосу чувствовалось, что он улыбается. – Я сейчас прохожу в Обществе уже второй цикл. Четыре года.

– То есть вы повторно присутствуете на всех заседаниях?

– Ну да. Но за это время мои задачи странным образом изменились. Так что на ваше “почему?” у меня два ответа.

– Значит, есть два “почему”.

– Ну да. Что касается первого, то есть моего появления в Обществе, тут все просто. Я историк.

– Мы в курсе. Вы профессор современной истории в университете Нантера.

– Да. Мне хотелось понять, как Робеспьер дошел до того, что велел отрубить голову Камилю, своему верному и любящему товарищу, который боготворил его. Я думал даже написать работу на эту тему. Хотя мой предок Демулен, замечательный муж и отец, тоже был не без греха. Говорят, как-то вечером он вложил в руки молоденькой девушке неприличную книжку. И вроде бы Робеспьер вырвал ее, и с того дня смертный приговор Камилю был делом решенным.

– Нам тоже стало об этом известно, – сказал Данглар, особо не распространяясь.

– Прошло столько времени, – заметил Мордан, – а вы по-прежнему возмущаетесь казнью Камиля и его молодой жены?

– В беспросветных глубинах души моей? – спросил Мальмор, и снова в его голосе прозвучала насмешка. – Поначалу я возмущался, естественно. Семейные традиции, сами понимаете. Но потом эти чувства утихли. Думаю, на наших заседаниях я получил ключ к разгадке.

– А именно?

– Убийство для Робеспьера было понятием отвлеченным. Поскольку сам он никогда не присутствовал на казнях, они оставались для него чистой абстракцией. Как если бы он отправлял на гильотину не людей, а пороки: алчность, распутство, лицемерие, тщеславие, ложь. Влюбленный Камиль, нежный друг, ну, может быть, в чем-то извращенец, мог как раз олицетворять “порок”, к которому самому Робеспьеру доступ был закрыт. Что-то я заболтался.

– Ну, что вы, – сказал Данглар. – А второе “почему”? Почему вы начали по новой? Почему вернулись на второй цикл?

Тишина, скрип стула.

– Надо будет смазать этот стул, – сказал Вейренк.

– Насколько первое “почему” легко объяснить маниакальным интересом историка, помноженным на семейную беду, – это классика, – настолько второе меня смущает. Скажем так, во время первого цикла я почувствовал, мне кажется, что случилось с Робеспьером. А на втором понял, что пережил Камиль.

– Иначе говоря, – неуверенно предположил Данглар, – вы воспылали страстью к Робеспьеру?

– Спасибо, что сказали это за меня, майор. У вас можно курить? Видимо, нельзя.

Шорох бумаг, звяканье стеклянной пепельницы, треск зажигалки.

– Это произошло незаметно, мало-помалу. Я уже приходил туда не ради Камиля, а ради него. И был очень этим обеспокоен. Каковы же были причины моего влечения? В чем заключалось его гипнотическое воздействие? Я стал наблюдать за присутствующими. Все или почти все сидели как завороженные. Мне сказали, что секретарь Общества проводит исследование как раз на эту тему, изучая, так сказать, психологическую горку, по которой мы скатываемся под влиянием Робеспьера, своего рода наркотический дурман, отравивший когда-то моего предка.

Постепенно Данглар и Мальмор вышли за рамки допроса, пустившись в дискуссию о разнообразных исторических моментах, о Законе 22 прериаля, о паранойе, Верховном Существе, детстве Робеспьера, смутных влечениях Демулена и Термидорианском перевороте.

Адамберг покачал головой:

– С дистанции, Ретанкур, сошел не только я.

– Данглар состязается с ним в эрудиции, – заметил Вейренк. – Еще немного, и они отправятся под ручку обедать к “Философам”.

– Так что, – сказала помрачневшая Ретанкур, – все три потомка оказались пустышками?

– Непроницаемый клубок водорослей, я вам твержу это с самого начала, – сказал Адамберг. – И неподвижный. Тем не менее надо продолжать слежку за потомками, они прошли хорошую школу и отлично умеют актерствовать и сочинять небылицы.

– Перспективы у нас не радужные, – сказал Вейренк.

– Перспективы туманные, – согласился Адамберг. – В Обществе все существуют в костюмах, масках и гриме, не имея ни лица, ни имени, это персонажи, а не люди, и все делают вид, что незнакомы друг с другом. Имитация, обман, притворство, иллюзии, фантазии – из всего этого не выудить ни грана правды. Они нам плетут, что хотят. Какие-то “кроты”, “непостоянные члены”, “потомки казненных”. И что? Они так и будут вешать нам лапшу на уши? Кому верить, куда идти? Кто знает, может, там семьсот убийц семисот членов Общества?