На Замятине и так лица не было. Он сидел на стуле, сжавшись как пружина: нога на ногу, руки на колене сцеплены в замок до белизны костяшек.

– Что за переписка и каких именно коллег? – Сипло уточнил он.

– Вы ведь сами меня просили отправить пару писем вашему коллеге из управления К, – донесся голос Рэя из сумеречного угла комнаты, до которого почти не дотягивался слабый свет монитора. – Ну и дали мне адрес его электронной почты соответственно. В общем, я пошаманил немного и вскрыл его почту. Уж простите, не удержался. Как было удержаться, когда сам «кашник» на блюдечке, почти правительственные переписки, все дела? В его почтовом ящике раскопал еще кое-какие адресочки, и пошло-поехало. Это был новый мир, давно я не получал такого удовольствия. В конце концов я нашел его: файл «Тихий дом».

– Вот тебе и переход на новый уровень сознания… – выдавил майор. В электронном свете монитора лицо его казалось бледней обычного, а непривычный рисунок теней сделал его похожим на грустную маску. – Вот тебе и истина в последней инстанции, которую хранит Тихий дом.

– Это не совсем Тихий дом, но уже почти, – отозвался Рэй.

– Мне и этого хватило. Истины абсолютней для меня, наверное, уже не будет.

– Не зарекайся, Ваня, – вступил Погодин.

Замятин меж тем поднялся с места и сделал несколько тяжелых шагов к двери по скрипучему паркету.

– Куда ты? – Спросил Мирослав, которому его настроение совсем не нравилось.

– Покурю пойду. Нормально все, не суетись.

Замятин махнул рукой: мол, не лезь – и вышел, притворив за собой дверь. Погодин же повернулся к темному углу комнаты.

– Это ведь не тот Тихий дом, который вы искали, Рэй? – Уточнил он.

– Не тот. Но вы даже не представляете, как близко к нему я подобрался. Можно сказать, что я попал на уровень А – низший в сети. Уровень правительственных сетей, секретных переписок, Тихого дома…

Рэй хотел сказать еще что-то, голос его только-только начал звенеть воодушевлением, но эту речь прервала мелодия мобильного звонка. Зазвонил телефон Погодина. Номер был незнакомым, и Мирослав поспешил ответить.

– Здравствуйте, это Мирон Данилов. Вы меня искали? – Раздалось в динамике.

Вчера в группе дали задание проснуться в 4.20 утра, выйти в онлайн и следовать инструкциям. Предки, типа, ни о чем не должны знать. Админ целых три восклицательных знака поставил: «Чтобы предки не заметили!!!» Тоже мне сверхзадача. Им, можно подумать, есть до этого дело. Я не поняла, к чему были все эти шифровки, потому что в 4.20 админ прислал видео и написал, что посмотреть его нужно срочно. Видео – самая обычная крипота. Было бы что прятать. Правда, скрежет там был совсем мерзкий, а еще там плакали киты. Скрежет ужасен, плач китов прекрасен. Минус на плюс в этом случае наложились странно, так, что в какой-то момент мне захотелось разрыдаться или просто тихонечко порезать себя. Но ничего этого я делать не стала, потому что верх над чувствами взяла злость на админов, которые снова всех развели. В итоге я долго ворочалась в постели и уснула только в седьмом часу утра.

Продолжился день так же тупо и бессмысленно, как и начался. После школы Катя затащила меня на тусу к Топору. Типа пятница и его предки снова куда-то свалили. Топор при своих родителях как сыр в масле катается, с него пылинки сдувают, ему все можно. Поэтому, наверное, он такой обнаглевший, бесчувственный и тупой – может, например, пнуть бездомную собаку и заржать мерзко. Мне в такие моменты хочется стереть его с лица земли, но он сильнее. Кате на тусу к нему ну очень было нужно из-за Пети, по которому она тихонько сохнет вот уже почти год. Мне же идти туда совсем не хотелось, но я все равно повелась на ее уговоры – мы ведь подруги.

Лучше бы я провела этот вечер дома за компом! Тем более что отец отправился на дежурство, а значит, в нашей квартире было то редкое время, когда можно чувствовать себя хоть сколько-нибудь расслабленно и свободно: лишний раз не задумываясь, стоит ли выходить из комнаты или есть риск, шагнув за ее порог, влипнуть в холодную вязкую паутину недомолвок, обид, раздражения, страха, обреченности, которую неистово плетут эти два паука, мама и папа, оказываясь в одном помещении. Раньше в этом процессе активно участвовала еще и бабушка. Ее стараниями паутина получалась в разы плотнее и липче. Уж она-то умела пройти по коридору так, что каждого встречного хорошенько обдавало ледяной волной. После этого мандраж и мысли о том, что ты сделал не так. И чувство вины.

Честно признаться, все в этом доме втайне думали о том, что, когда бабушки не станет, атмосфера несколько разрядится и придет время перемен. Больше всего перемен хотелось, наверное, мне, потому что мне было всех очень жалко и я мечтала о том, что когда-нибудь мы все будем счастливы. Пусть даже не семьей, разъехавшись, это не важно. Важно чтобы каждый наконец избавился от той внутренней тяжести, под которой погребены радость жизни и легкость бытия. А я бы перестала резать себя из-за их боли, которая отзывается во мне с тысячекратным усилением.

Но нет. После смерти бабушки чуда не случилось. Наоборот, стало еще хуже. Отец стал воспроизводить ее манеру поведения в точности, и нам с мамой иногда делалось жутко от того, насколько похоже он копирует ее. Самое грустное, что лучше всего отцу удавалось воспроизводить ровно ту же энергетику тяжелой, всех обвиняющей обиды и напряженности. Он и раньше похож был в этом на свою маму, но теперь стал абсолютной ее копией, и иногда у меня возникало страшное чувство, будто дух бабушки вселился в него. Но страшней всего было вдруг понять, что круг замкнулся и надежды на счастливые перемены в нашем доме больше нет. И еще я поняла: в том, что отец так сильно похож на свою маму, нет ничего сверхъестественного. Просто он плоть от плоти ее и кровь от крови. Когда я думаю об этом, то режу себя, спуская в раковину немного своей крови. Наверное, потому, что мне хочется, чтобы их крови на свете стало хоть немного меньше. Ведь и я кровь от крови их, и кровь эта будто какая-то больная и порченная.

Короче, в нашей семейной богадельне лучше не становится, и для меня самые счастливые моменты – когда никого дома нет. Еще и поэтому в этот вечер мне хотелось именно домой, а не в стадо моих ограниченных сверстников. Мне дико некомфортно в их компании, и я не понимаю, как они умудряются понимать друг друга, быть такими похожими. Хотя нет, вру. Все я понимаю. Точнее, поняла недавно. Поэтому и сменила имидж, о котором так печется Валерий Павлович: «Почему ты сменила имидж, Лиза?»

Я сделала это потому, что другая и должна подчеркнуть свое отличие внешне – пометить себя, чтобы расставить все по местам. Я не такая, как они, те, с кем мы учимся в одном классе, или те, кто собираются на тусе у Топора, или те, что бренчит по вечерам на гитаре во дворе, то и дело взрываясь приступами смеха. Я не такая внутри и снаружи тоже должна быть другой. Поэтому я подстриглась, выкрасилась в черный и наблюдаю за всем глазами, густо подведенными черным карандашом, как трагический клоун. Так и мне, и окружающим проще. Так понятней, почему я не смеюсь, когда всем смешно, или вдруг могу расхохотаться, когда у всех кислые мины, или ни с того ни с сего на глазах у меня могут выступить слезы и предательски скользнуть по щекам, оставляя после себя черные борозды смазанного макияжа. Теперь мой вид не оставляет сомнений, что я другая: странная, придурковатая, сумасшедшая – не важно, что именно окружающие подумают обо мне. Важно, что теперь, глядя на меня, они больше не будут ожидать от меня нормальности, они больше не будут ошибочно принимать меня «за свою», а я больше не буду чувствовать неловкость оттого, что нехотя обманываю их своим «нормальным» видом. Я ненормальная, и точка.