Размышлял ли каждый из них о своем или оба они думали об одном и том же, угадать было сложно, но в новоявленном кружеве тишины мысли их, казалось, пересекались то на одном квадрате узора, то на другом, сплетаясь узлами, еще больше уплотняя и без того убористый рисунок.

Прямо по курсу поверх пыльных автомобильных крыш, за полосой дрожащего оплавляющегося прозрачной патокой марева, розовел закат. С одной стороны, казалось, что он совсем близко, стоит лишь дождаться, когда застой на дороге оживет, зашевелится, и рвануть на четвертой передаче навстречу красочному сиянию. С другой – городской смог, хмарь над раскаленными асфальтом и железом делали этот закат, с его чистыми красками и первозданной красотой, похожим на мираж, путь к которому может быть бесконечно долгим и трудным. Ведь на этом пути для начала нужно высвободиться от власти наложенного на город заклятого купола, под которым происходит суетная и бессмысленная возня.

Почти у самой границы этого купола, в каких-то нескольких километрах от Московской кольцевой дороги, пульсировала на навигаторе точка. Она мигала тревожным красным, суля путникам откровение, которое может навсегда изменить их сознание, перевернуть души. Будто эта точка является меткой схождения правды и вымысла, на пересечении которых сияет истина, началом начал и черной дырой, влекущей в небытие, одновременно. И сердца тех, кто сидел в салоне, непроизвольно подстраивались под ее ритм.

Наконец, плотность автомобильного потока поредела, Погодин переключил передачу, сильней нажал на газ, Замятин вольготней уселся в кресле, откинувшись на спинку. От простых будничных движений тугое плетение окутавшей их тишины будто ослабло, распустилось, колыхнулось паутиной на встречном ветре. Навигатор увел машину на менее оживленные улицы, а дурманящий закат остался за серыми коробами домов, исчез из виду, будто и не было его вовсе.

Пока доехали до места, над Москвой растеклись чернильные сумерки как акварель на мокрой бумаге. Достигшая апогея духота наконец лопнула, и сквозь прорехи в ней застучали по лобовому стеклу тяжелые ленивые капли.

Погодин припарковался в знакомом дворе. Под ветвистыми кронами многолетних деревьев, высаженных на газонах у дома, уже клубилась темнота. Мирослав выключил кондиционер и опустил стекла на передних дверцах машины, ожидая от дождя приятной свежести и в то же время прислушиваясь к вечерней тишине двора. Что-то зловещее мерещилось ему в этой тишине.

– Ну звони же ему, Мир. Чего сидим-то? – Не сильно, но нервно толкнул его локтем в плечо Замятин.

Майор хоть и торопил Погодина, демонстрируя нетерпение, но в глубине души чувствовал ответ на вопрос, отчего тот не торопится хвататься за телефон: а ну как Рэй не ответит на вызов. Вдруг они не успели, и нашедший Тихий дом нетсталкер никогда уже не возьмется за телефон, а Замятин вскорости будет со следственной группой обследовать его изломанный труп рядом с высоткой и место смерти. Будет ли, так или иначе выяснится прямо сейчас, с первыми гудками в телефоне, на экране которого высветится имя Рэй Менсон.

Мирослав уже открыл список вызовов и занес большой палец над последним контактом, оставалось лишь слегка коснуться тачскрина. Он взглянул на Замятина и уронил палец на экран.

– Я вас уже заждался, – донеслось из трубки после второго гудка.

Мирослав прислушался к голосу, пытаясь понять, изменилось ли что-то в его звучании и тот ли вообще это голос, которым говорит знакомый ему Рэй. Как назло, в произнесенной фразе не было ни одной «р» и ничего не выдавало той особой картавости, напоминающей гальку в морской пене. В остальном же речь нетсталкера была выверенной как у диктора, поэтому голос в динамике казался неузнаваемым, безликим, а может, и бездушным.

– Где ты? – Спросил Мирослав, нажимая на громкую связь: пусть и Замятин послушает.

– Здесь. Близко. Ближе, чем вы думаете.

Сидевшие в машине переглянулись. У них и так нервы на пределе, а тут еще и шарады. Ох не к месту! Взгляд Мирослава скользнул по зеркалу заднего вида со стороны Замятина. В прямоугольнике, охваченном черной рамкой, он заметил, что двор по диагонали быстро пересекает темная фигура, двигаясь по направлению к «Гелендвагену». Разглядеть человека было сложно, в черной одежде на фоне темноты он скользил тенью, теряясь в размытом каплями отражении. Дождь тем временем усилился, и зеркало перестало отражать хоть что-либо, кроме извилистых струй, стекающих по нему.

– Добрый вечер, – вдруг прозвучало у Погодина над ухом.

Мирослав резко обернулся и не сразу узнал говорившего. Вроде бы Рэй, но что-то с ним не так, что-то изменилось в его лице. Дождь стучал тяжело и часто, падая на темный капюшон и плечи того, кто стоял за дверцей машины, и растекаясь по ткани мокрыми кляксами.

– Рэй? – Зачем-то спросил Погодин.

– А вы кого ожидали увидеть? Силуэт из белого шума? – Весело ухмыльнулся тот и быстро юркнул на заднее сиденье машины, прячась от дождя.

Его насмешливый ответ, бодрый тон, который звучал в противовес нуарному шепоту Погодина, будто развеяли морок, разгладили покосившееся на мгновение полотно реальности.

– Живой? – Подал голос Замятин, протягивая нетсталкеру ладонь для рукопожатия.

– А вы уже размечтались, да, Иван Андреевич?

– Ну-ну, – добродушно пробасил майор, испытавший явное облегчение от того, что все в порядке.

Погодин же прислушался к тому, как перекатывается «р» в речи Рэя, и знакомый рокот подействовал на него успокаивающе.

– Почему ты во дворе, под дождем? – Спросил он, глядя в зеркало заднего вида.

– Вышел проветрить мысли, подышать. Не каждый день, знаете ли, такое случается. Сложно было усидеть на месте, пока вас ждал, весь двор истоптал.

– Ты действительно нашел его? – Мирослав развернулся на водительском сиденье в три четверти, внимательно вглядываясь в лицо собеседника.

Рэй откинул назад намокший капюшон из тонкой ткани. На нем был трикотажный спортивный костюм черного цвета, который он, по-видимому, носил в домашней обстановке. Мирослав, привыкший видеть нетсталкера исключительно при пиджаке, впервые наблюдал его в таком облачении. Продолжая разглядывать его, будто боясь подмены, Погодин наконец сообразил, что с ним не так: Рэй без очков. Раньше геометрия двух узких прямоугольников что-то едва уловимо меняла в его лице, делая его взрослее и серьезней, теперь же Менсон предстал перед ними в своем естестве, и глаза его, ничем не скрытые, блестели ярко и живо, совсем как у Тищенко.

– Нашел-нашел, – подтвердил он, однако сложно было понять по интонации, обрадован он своей находкой или опечален.

– И о чудо, ничегошеньки с тобой не случилось, никуда тебя не засосало, ниоткуда не выбросило! – Весело констатировал Замятин. Но ликование его было не столько радостным, сколько взвинченным. Похоже, фиглярствовал он на нервной почве.

– Не засосало, Иван Андреевич, спорить не буду, – вздохнул Менсон. – Но то, что я нашел, вам лучше увидеть своими глазами. Поднимемся ко мне.