Ходжаназару стало жаль друга. Он забыл о собственной печали.

— Расскажите, Гулямджан, не скрывая, расскажите, что вас тревожит. Кому, если не мне, раскрыть душу?..

Гулям-ака поднялся, отошел в сторонку и прислонился к стене. Потом сказал:

— Расскажу, ладно. Пусть вам будет известно, почему я плачу. Опора птицы — ее крылья. Без крыльев — она пища для шакалов. Для родителей — дети их крылья. Вы знаете это не хуже меня... У меня есть дочь. Но, кровь от крови моей, плоть от плоти моей, она не хочет смотреть в мою сторону. Крылья мои обломаны... Скажите, разве это справедливо, когда два родных сердца бьются рядом, но далеки друг от друга, как чужие? Для других она сверкает, как молния, цветет, как весна, и только один отец в стороне. Я не могу понять этого. Может, я человек, покрытый позором, может, она считает недостойным называть меня отцом? А я ни на одно мгновение не могу не думать о ней, не видеть перед собой ее лица...

Гулям-ака скрипнул зубами. В лице ни кровинки, губы посинели. Он взял пиалу, налил водки и разом выпил. Ходжаназар сидел растерянный, недвижимый.

— Значит, правда, что Махидиль — ваша дочь?

Гулям-ака кивнул.

— Махидиль — моя дочь. Я давно понял это и почти не сомневался. В ее облике я сразу узнал образ дорогой, единственной для меня женщины. У меня чуткое сердце, оно давно угадало это.

Гулям-ака умолк. Молчал и дядюшка Ходжаназар. Начавшийся буран за окном подчеркивал гнетущую тишину в комнате.

— Не поехать ли нам на свадьбу? — вдруг спросил Ходжаназар-ака. — Сегодня свадьба Надыра и Гульхайри.

— В такую погоду?

— При чем здесь погода? Доброе дело не бывает не вовремя. Поедем? Там будет Махидиль. Я сам с ней поговорю. Не надо откладывать.

Гулям-ака взволнованно ходил из угла в угол.

— Нет, — наконец, сказал он, и на его глазах показались слезы. — Нет, пусть все будет как есть. Насильно мил не станешь. Может быть, вы и правы, но я не могу идти туда...

Он не успел договорить. В комнату влетела Сабахон. Она с трудом отдышалась и затараторила:

— На Тепакурганском участке кто-то кого-то порезал. Ой, горе мне! А кого, не говорят. Эй, мужчины, чего это вы опешили?..

Ходжаназар и Гулям-ака поспешили на улицу. Мимо пробегал человек. Он только крикнул:

— Несчастье! — И скрылся.

IV

Еще утром погода была ясная. Никто не думал, что темное пятнышко на горизонте так скоро застелет все небо. Тем временем молодежь вовсю готовилась к свадьбе. Шутка сказать, первая свадьба в пустыне. Звонили из каждого уголка трассы и расспрашивали, где и когда будет веселье. Гостей ожидалось множество. Только где их разместить? Решили — в клубе на Тепакурганском участке. Там рядом и Туябулак, где можно найти казаны и посуду. Каждый старался помочь, чем мог. Одни устраивали очаги, другие носили продукты, третьи убирали клуб, четвертые сервировали стол. Несли и несли подарки.

Из магнитофона, поставленного на крыльцо клуба, раздавалась музыка. Все веселы, улыбаются, перебрасываются шутками. Больше других радовалась тетушка Рисолат. Она проводила к столу гостей, рассаживала их. Потом появлялась возле жениха и невесты, счастливыми глазами смотрела на них. Мать Гульхайри сидела в сторонке, не желая ни к чему притрагиваться. Она была мрачнее тучи, нависшей над пустыней. Можно было подумать, что пришла не на свадьбу, а на поминки. Мать злилась на себя, что не сумела настоять на своем. Как ни старалась, не смогла уговорить ни жениха, ни невесту справлять свадьбу дома. Они твердили одно: «Никуда не поедем». Известили отца и получили его согласие. Мать утихла, но продолжала злиться. Отец приехать не мог из-за каких-то срочных дел.

Наконец, торжество началось. Жениха и невесту встретили аплодисментами, зазвенели стаканы и рюмки. Гульхайри была в белом платье, Надыр — в коричневом костюме, под пиджаком белая рубашка с черным галстуком. Взоры всех обращены на молодых. Кто вслух, кто мысленно желали им здоровья и счастливой жизни. В рюмках искрилось рубиновое и золотистое вино, в стаканах и пиалах пенилось шампанское.

Меж тем пустыня свирепела. Ворвался в открытые окна ветер, устроив на столе беспорядок, свалив бутылки и вазы с цветами. Поднялась суета. Одни бросились закрывать окна, другие тащили со двора казаны и самовары в дом.

Злая шутка природы лишь развеселила всех. Молодежь пустилась плясать. Махидиль с бокалом шампанского подошла к молодоженам. Она хотела пожелать им счастья, но, увидев озабоченное, побледневшее лицо Надыра, спросила:

— Чем вы встревожены?

Надыр улыбнулся, мол, все хорошо, а тут Латиф, подхватив Махидиль под руку, повел танцевать.

Танцуя, Махидиль задумчиво поглядывала на жениха и невесту.

— Что вы все на них смотрите? — спросил Данияров.

— Надыр какой-то неспокойный. Можно подумать, что он не рад свадьбе.

Данияров улыбнулся.

— Это вам так кажется. Просто вы никогда не были женихом...

— Нет, — сказала Махидиль, — он чем-то встревожен.

Музыка переменилась, заиграли андижанскую польку, непременную на местных свадьбах. Махидиль заметила, что Надыр исчез, и подошла к Гульхайри.

— Где Надыр?

— Ой, сестричка, что-то произойдет. Чует мое сердце.

— Куда он пошел?

— Сказал, сейчас приду, и вышел. Посмотрите, где он, сестричка, боюсь я...

Махидиль подошла к Латифу, что-то сказала ему, повязала голову платком, собираясь уходить. Встревожились и другие.

Ветер не давал разомкнуть глаз. Казалось, в небе парит гигантская птица, и каждый взмах ее крыла валит людей. То тут, то там вздымался песчаный вихрь. Люди сбивались с дороги и кружили на месте. Недалеко от насосной станции мелькнул и погас луч.

— Машина! — крикнула Махидиль. — Вон... вон... в ту сторону идемте!

Латиф устремился за ней. Их догнали несколько человек. Больше луч не появлялся, но Махидиль не сомневалась, что где-то впереди машина. Латиф тронул ее за плечо и спросил:

— Куда вы всех ведете?

— Машина! — повторила Махидиль и снова пошла вперед.

— При чем тут машина? — удивился Данияров.

Вдруг он заметил под ногами темный предмет.

— Света! — крикнул Латиф.

Кто-то зажег фонарик. Данияров нагнулся к брошенной кем-то