Сильно загорелое и обветренное лицо господина с длинным орлиным носом изуродовал шрам — след от сабельного удара. А его серые глаза смотрели так остро и пронзительно, что хотелось немедленно вскочить на ноги и вытянуться перед ним во фрунт.

«Наверное, капитан пиратов», — решил Ванька Грязь и насторожился — господин направился к кофейне, где сидел слуга князя Радзивилла. А в следующий момент его уже прошиб пот — в руках пират держал пальмовую ветку, обвитую красным шнуром, которой он отмахивался от мух!

Пальмовая ветвь служила условным знаком. Так говорил плененный Маврокордато. Выходит, этот страшный тип, пират, а скорее всего даже пиратский капитан — посредник?! У Ваньки вдруг забурлило внутри. Проклятая кахва! Дала о себе знать в самый неподходящий момент…

Героическим усилием задавив в себе желание сорваться с места и срочно бежать в нужное место, Ванька Грязь будто нечаянно смахнул со стола пиалу, которая упала на каменный пол, как ему показалось, со страшным грохотом и разбилась. Это действо тоже являлось условным знаком. Пират медленно повернул голову в сторону Ваньки, окинул его оценивающим взглядом с ног до головы, будто барышник, покупающий лошадь, и направился к его столу.

— Маврокордато?.. — недоверчиво спросил пират, умостившись напротив Ваньки.

Негритенок сел у его ног прямо на пол, ловким движением подстелив под себя платок, который до этого служил ему поясом.

Ванька Грязь врать не стал. Он не исключал, что пират знаком с греком-фанариотом, или ему описали внешность купца-связника.

— Нет, — ответил Ванька по-гречески. — Я здесь по его поручению, чтобы отвести тебя к хозяину. И не беспокойся — я в курсе дела.

— Как тебя зовут? — Пират тоже знал греческий язык, что сильно порадовало Ваньку, в таком тайном деле общаться через переводчика опасно.

— Э-э… зачем тебе мое имя? Я всего лишь пешка в игре.

— А затем, что ты лжешь, — ответил пират.

При этом он свирепо осклабился и положил руку на рукоять кутласса. Ванька весь подобрался и хищно сощурился. Он сделал незаметное движение и в его руке, скрытой столешницей, оказался нож, с которым бывший офеня никогда не расставался. Ванька не только искусно владел приемами боя на ножах, но и мог метать клинок с любого положения точно в цель.

Как Ванька ни изощрялся, а имевший большой опыт в кабацких схватках пират все же заметил, что его собеседник готов мгновенно ответить ударом на удар. Он расслабился и вдруг расхохотался — весело и беззаботно, тем самым вызвав недоуменные взгляды посетителей кофейни. В этот момент к ним подбежал мальчик-слуга, который принес пирату кахву — это был обязательный заказ; вслед за ним приковылял хромой старичок с уже зажженным кальяном.

Пират с удовольствием затянулся ароматным дымом и сказал, когда слуги удалились:

— Что ж, вижу, ты парень не промах. Убери нож. Поговорим.

— Поговорим, — сурово ответил Ванька, но далеко прятать нож не стал.

— Так что там с Маврокордато?

— Его покупатель отменил сделку, — на ходу соврал Ванька, сделав честную физиономию. — Но есть другой человек, который не поскупится.

— Ну, моему клиенту без разницы, кто выступит покупателем. Главное, чтобы у него водились денежки… — Пират хищно оскалил крупные желтоватые зубы.

— Что ж, коли так, допиваем кахву и пойдем к моему господину. Я не уполномочен говорить о цене.

— А ты не фанариот… — констатировал пират, покалывая Ваньку шильцами своих серых, явно не восточных глаз.

— Да и твоя милость не похожа ни на алжирца, ни на османа, — ответил слуга князя Радзивилла и нахально ухмыльнулся. — Похоже, ты поляк или француз.

Пират скупо покривился в ответ — изобразил улыбку — и сказал:

— Твоя проницательность делает тебе честь. Но о том, кто мы и откуда, поговорим позже… когда познакомимся поближе и если будет на то время. А пока веди меня к покупателю. Мне и моим ребятам долго мозолить глаза портовой страже опасно. Надеюсь, ты это уже понял.

— А чего ж тут не понять…

Ванька Грязь и пират как по команде приязненно улыбнулись, почуяв друг в дружке родственные души прожженных авантюристов, и дружно встали. Покинув кофейню, он отослал негритенка на шебеку, а затем они наняли пару носилок, которые гораздо удобней конных экипажей, потому что в узких улочках Истанбула особо не развернешься. А кое-где они и вовсе были непроходимы для повозок.

Князь Радзивилл утратил терпение. Его тянуло побыстрее добраться до Святой земли, чтобы там исцелиться, потому как рана по-прежнему не давала ему покоя и не закрывалась, превратившись в чужом климате в незаживающую язву.

Он устал осматривать достопримечательности Истанбула, ему до смерти надоели муэдзины* с их истошными воплями, от которых портился аппетит и начинала болеть рана, его раздражали назойливые зазывалы на базарах и возле многочисленных лавок, которые бесцеремонно хватали за рукава одежды и расхваливали свои товары такими пронзительными голосами, что закладывало в ушах; а когда князь слышал слово «бакшиш», он и вовсе готов был изрубить на мелкие кусочки очередного султанского чиновника, требовавшего привычную мзду.

У князя совершенно испортился характер, и слуги, знавшие его в прежние времена как доброго и рачительного господина, теперь старались показываться на глаза Радзивилла как можно реже. Даже верный Ян Кмитич замкнулся и исполнял свои обязанности без прежнего душевного подъема — как мало приятную повинность. Понимая, что раздражительность, вызванная длительным ожиданием вестей из Палестины и бездельем, может вообще свести с ума, князь взял себя в руки, закрылся в своей комнате — от греха подальше — и, чтобы убить время, начал вести дневниковые записи. Ему всегда нравилось литературное творчество, он уже пробовал перо, и теперь Николай Радзивилл Сиротка решил для пользы отечества более глубоко изучить и описать внутренне устройство державы османов, с которой у Речи Посполитой издавна сложились непростые отношения.

Князь сидел за письменным столом и систематизировал свои наблюдения и сведения, почерпнутые из разных источников, касавшиеся правления нынешнего султана, Мурада III. Особенно его интересовали доходы как самого правителя империи, так и его казны. Имевший определенный опыт в государственных делах, Радзивилл понимал, что сокрушить империю можно двумя способами — разбить ее войска (что всегда проблематично) и сократить доходы до минимума.

Лишившись своего морского могущества из-за поражения у Лепанто, турская империя тем самым сильно опустошила свою казну. Однако личная казна султана, в отличие от государственной, не испытывала нехватки средств. Она постоянно пополнялась самыми различными способами — данью из вассальных дунайских княжеств и Египта, доходами от вакуфных* учреждений, а также бесконечными подношениями и подарками.

На содержание султанского двора тратились баснословные суммы. Дворцовая челядь исчислялась тысячами. В дворцовом комплексе жило и кормилось более десяти тысяч человек — придворные, султанские жены и наложницы, евнухи, слуги, дворцовая стража. Особенно многочислен был штат придворных. Во дворце обретались не только обычные придворные чины: стольники и ключники, постельничие и сокольничие, стремянные и егеря, но и главный придворный астролог, хранители шубы и чалмы султана, и даже стражи его соловья и попугая. Роскошь султанского двора подчеркивала величие и значимость повелителя в глазах не только его подданных, но и представителей других государств, с которыми Османская империя имела дипломатические отношения.