совсем не глупа. У нее острый ум и такой же острый язык. Она опасна!

– Чем? Даже если Давид и почтит ее своим вниманием, это закончится через месяц! Нельзя любить того, кто никогда не будет тебе соответствовать!

– Значит, ты тоже глупа, Хатуна! – процедила свекровь. – Хотя ты и по-молодости не отличалась сообразительностью!

Женщина резко поднялась, но ничего в ответ не сказала, сдержав свои эмоции. Да и неприлично было спорить со старшими. Госпожа Хатуна вышла из комнаты, а старая Кэто проводила ее прищуренным взглядом, не скрывая улыбки. Она подошла к окну и увидев пачку египетских папирос «LeCair».* Оглянувшись, Кэто достала одну и закурила, с удовольствием затягиваясь ароматным дымом. Ей так хотелось стать хотя былет на шестьдесят моложе… Эх… Она вспомнила, как Давид смотрел на рыжую пигалицу. Господи… отведи от греха…

Глаза с туманной поволокою,

Полузакрытые истомой,

Как ваша сила мне жестокая

Под стрелами ресниц знакома!

Руками белыми, как лилии,

Нас страсть заковывает в цепи.

Уже нас не спасут усилия.

Мы пленники великолепья.

О взгляды острые, как ножницы!

Мы славим вашу бессердечность

И жизнь вам отдаем в заложницы,

Чтоб выкупом нам стала вечность.*

*«Египетскими» часто называли папиросы, которые были тоньше других.

*Глаза с туманной поволокою…(Николоз Бараташвили)

Глава 54

У меня внутри начинала кипеть ярость, стоило вспомнить слова старой горгоны из дома Эристави. Ты посмотри, какая аристократка выискалась! Какие же они надменные, готовые вот-вот лопнуть от распирающей их гордости за свое высокое происхождение!

– Тоже мне, цаца носатая! – проворчала я, наводя порядок в инструментах. – Я прям, мечтаю стать подстилкой для вашего внука, ага, как же!

- Ничего, Еленочка Федоровна, они потом еще сами за вами бегать будут! – Прошка, как всегда, легко считал все мои настроения и мысли. – А мы им скажем: «Видит собака молоко, да рыло коротко!». Да?

- Именно так и скажем, - с улыбкой согласилась я. Ну, конечно, будут они за мной бегать… Я для них не та дичь для охоты. Им явно нужна утка пожирнее. А то и целая лебедь. – Пойдем-ка, Прохор посмотрим, что там Акулинка Машутке сшила. У девчонки обнова, а мы и не похвалили.

Машутка сидела на стульчике возле Танечкиной колыбельки и боялась лишний раз пошевелиться. Акулинка сшила ей платьице из моего ситцевого в голубенький цветочек. Ткань уже немного потеряла цвет, но все равно оно выглядело куда лучше, чем те обноски, которые девочка носила до этого.

- И кто это у нас тут такой красивый? – восхищенно воскликнула я, и девочка довольно зарделась.

- Это же я, Машутка! Не признали, что ли?

- Да где уж тут признаешь! – поддержал меня Прошка. – Я вообще подумал, что к нам случаем, барская дочка заглянула! Красавица – глаз не отвесть!

- Барская дочь! – захихикала Машутка, морща курносый нос. – Графинюшка Машутка!

Дети принялись звонко смеяться, и мне пришлось их увести, чтобы они не разбудили Танечку.

- Прошка, у тебя есть еще какая обувка? – спросила я, когда мы спустились вниз.

- Не-а… откель ей взяться? - мальчишка посмотрел на свои ноги. – А зачем вам?

- Не босиком же нашей графинюшке идти, - задумчиво произнесла я, глядя на маленькие ножки, на которых не было живого места от шрамов.

- Дык я ей свои отдам, а сам и босиком похожу! Я привычный! – Прошка стащил свои боты и протянул их девочке. – На!

- Ну что сказать? Прохор у нас настоящий мужчина, - я подмигнула Машутке. – Как-нибудь дойдем до обувной лавки, а обратно уже в новых пойдете.

- У нас будут новые башмаки?! – взвизгнула девочка и обхватила меня ручонками. – Совсем новые?!

- Новее не бывает, - я погладила ее по голове, испытывая острую жалость к этому осиротевшему ребенку. – Под такое платье обязательно нужны новые башмачки.

– И у меня? – в глазах Прошки загорелась робкая надежда.

- И у тебя. Я ведь обещала, - я присела, чтобы быть примерно на одном уровне с ними. – Мы ведь одна семья. Помните?

- Да, - закивали они, радостно переглядываясь.

- Тогда хватит разговоров. И вперед, за обновами! – я подтолкнула их к двери. – Нам еще к портнихе нужно зайти.

Хозяин обувной лавки явно был удивлен происходящим, но молча, подыскал Прошке и Машутке подходящую по размеру обувь. Когда я уже расплатилась с ним, он не выдержал и спросил:

- Прошу прощения, вы родственница нашего цирюльника?

- Да, Тимофея Яковлевича, - подтвердила я.

- Передавайте ему мое почтение. Как он поживает? Не хворает ли? Давно я его не видел… Мы в одном месте частенько встречались раньше… - похоже, мужчина говорил об игральном заведении.

- Нет, не хворает. И не играет, - я не привыкла ходить вокруг да около. – Работает Яковлевич, ему дурью маяться некогда. Всего доброго.

Я кивнула детям, чтобы они шли на выход и сама пошла следом, слыша, как хозяин ворчит мне в спину:

- Истинно говорят, что девка эта цирюльника в черном теле держит… Не приведи Господь такую напасть себе на шею посадить… Взвоешь!

Но мне было совершенно не обидно. Вот пусть так и думают. Нечего мне дядюшку с пути истинного сбивать.

Всю дорогу к доходному дому, где арендовала квартиру портниха, дети, не отрываясь, глазели на свои ботинки. Для них это был настоящий праздник, а я была счастлива, что смогла подарить им такие эмоции. А сколько еще предстояло сделать! Но это лишь подзадоривало меня. Кстати, адрес портнихи мне дал Тимофей Яковлевич. Она шила хорошо, брала недорого: в общем, то, что нужно в нашем случае.

Доходный дом находился рядом с салоном Жюля, возле которого стояли дорогие экипажи. Красивая витрина, шикарная вывеска, у дверей зазывала в красивой ливрее… Да уж, по сравнению с парикмахерской Волковых – это небо и земля. Тогда что ему неймется? Мне до такого уровня еще столько идти, что ноги до колен сотрутся!

Мы завернули во двор, и я обратилась к Прошке:

- Смотри за Машуткой. Я быстро.

- Глаз не спущу, - пообещал мальчишка. – Еленочка Федоровна, вы ж меня знаете!

Я поднялась на второй этаж, нашла дверь под номером четыре и постучала. Мне открыла угловатая женщина лет сорока с узким, немного отрешенным лицом. Она ничего