не часто нарушались. От каждого домочадца просто ожидалось, что эти правила он будет неукоснительно соблюдать. Например, в доме имелся графин для вина. Это прекрасное хрустальное изделие с содержимым привлекательного розового цвета было естественной и непременной принадлежностью буфета, стоявшего в столовой. Ни одному из нас, четверых детей, никогда и в голову не пришло сделать глоток, хотя я не могу припомнить, чтобы кто-либо хоть раз предупреждав

Нас об этом. Или, скажем, мой отец регулярно, каждый четверг, ходил в уродскую таверну, играя там в немецкий скат13‘. Мать была этим недо-золъна, хмурила брови, но особого осуждения не высказывала, тем более до одним из игроков был местный священник. Она больше боялась оскверниться любыми контактами с католиками, чем того, что по-немецки называется Schlitz132. Тем не менее никому из нас, мальчиков, не приходила в голову даже мысль о картах, пиве или таверне. От нас ожидалось понимание того, что в разных вещах, которые вполне подходят взрослым, для нас ничего хорошего нет, быть не может. И при этом мы зовсе не были удивлены, когда позже, на какой-то новой стадии жизни ной отец бросил скат, а мать стала относиться к католикам по-братски. В любом случае как тот, так и другой варианты их поведения не имели ничего предосудительного.

РЫБНАЯ ЛОВЛЯ С ОТЦОМ

Я помню, как в детстве, когда маленький человечек чувствует и воспринимает происходящее вокруг особенно глубоко, в одно воскресное про я отправился, несмотря на возражения моей матери, не в церковь, а на рыбалку с отцом. Сегодня большинство мальчишек восприняли бы такой пикник как веселую проказу и милую шалость, но для меня это решение стало судьбоносным.

По воскресеньям каждый без всяких сомнений и исключений отправлялся в воскресную школу и в церковь. Но в этот конкретный день отдохновения в наших краях было намечено открыть рыболовный сезон. Вообще-то мой отец уделял церкви немалое место в своей жизни, но после трудной рабочей недели, проведенной в магазине, воскресный выезд па природу выглядел намного заманчивее и звучал в душах отдельных прихожан куда громче, чем старый церковный колокол, особенно когда в Висконсине бурно вступала в свои права весна.

Мать решительно заявила, что мы вполне могли бы пойти на рыбал-перед службой или после нее, хотя и это будет в достаточной мере греховным поступком, но отец, давний и компетентный уолтонианецш, объяснил ей, что по некой неисповедимой прихоти Господней краппи’34 лучШе всего клюют с десяти до двенадцати — точно в часы, отведенные для Пресной школы и церковной службы.

Почему моя мать не сказала тогда: «Ну ладно, ты себе иди, но сына ^авь дома», — этого мне никогда не узнать, разве что за ее молчанием

скрывалась какая-то странная разновидность невысказанной любви и мудрости. Во всяком случае, это подразумевало, что матери предстоит столкнуться с герром пастором, а также с несколькими тетушками которые прочили мне карьеру священника.

В общем, мы поехали на велосипедах за четыре мили, к мельнице Лоди, где укрывшийся в ивах пруд являлся местом обитания краппи и еще каких-то похожих на них рыб. Прицепив к рулям холстяные мешочки с пескарями в качестве приманки и натолкав бутербродов и бутылок с шипучкой в корзинки, закрепленные на багажниках, мы беззаботно крутили педали и мчались по шоссе, а в наших сердцах звучала музыка - не обязательно из разряда церковных песнопений.

Словом, у нас были большие ожидания.

Большие ожидания всегда вызывали у меня стремление делать любую вещь только хорошо, касалось ли это езды на велосипеде или размышлений о мировых проблемах. Поэтому на каждую деталь предстоящего воскресного приключения я смотрел смелым и ясным взглядом -фактически в большей степени ясным, чем смелым, потому что дорога к мельнице Лоди, расположенной неподалеку от городишка Сок-сити, где мы жили, вела мимо городского кладбища, и когда я бросал взор на зубчатые ряды надгробных камней, мои мысли были какими угодно, но только не смелыми. Проповеди, которые читал мой дядюшка-священник, внушили мне как непреложный факт, что эти отвратительные, изъеденные непогодой вехи на финише жизненного пути были козырной картой Господа Бога.

Конечно, мы могли как-то избежать Его гнева, даже невзирая на то что иногда пропускали утреннюю службу Ему, но в конце концов Он все равно нас получит. И не имело значения, протестантом или католиком был человек, — все и так видели, что смертный конец в любом случае одинаков, независимо от того, через какие из кованых железных ворог привез его сюда черный, как смоль, катафалк или простые погребальные дроги.

Но внезапно на меня нахлынуло ощущение победы. Я был со своим отцом. Мы находились бок о бок, совсем рядом и на велосипедах ехали вместе, как будто обладали знанием, которое выше смерти. Проблеск тайной мудрости вдруг сказал мне, что я познал вещи, которые оставались неведомы даже моему дяде-проповеднику. И познал я их каким-то шестым или седьмым чувством. Богу нравилась ловля рыбы и рыбаки. Он любил этот воскресный утренний мир. Он любил растущие кругом зе-

леные сосны больше, чем старые, все в пятнах мраморные камни, Эти по-тнтые слезами акры земли с их могильными холмиками, покрытыми ухоженной травой, с безжизненными плитами и ржавыми железными крестами вообще не были настоящим миром. «Не позволь им одурачить себя! — говорил мне внутренний голос. — Не позволь этим искусственным, сделанным человеческими руками знакам скорби, которые рабочие воздвигли в прочном бетоне и замуровали так, чтобы их ненароком не опрокинули в канун дня всех святых, не позволь им сбить тебя с толку, не перепутай их с Богом. Посмотри лучше на деревья и на сумах135! А что ты видишь, когда глядишь на розы, образующие красивый белый частокол кладбища?»

choT сотворенный Богом мир был жизнью и свободой. Он был сразу* многим: и дорогой, открытой для проезда, и фермерским подворьем, и молодым зерном, всходившим на чистых, хорошо обработанных полях. Сотворенный Богом и пребывающий под Богом мир, мир Господа нашего был и большим велосипедом, рассчитанным на взрослого мужчину, и ногами, которые при помощи педалей заставляли колеса вращаться, и многим, многим иным. Мир Господень — это и папа, и я, и мельница Лоди. Мир Господень включал и людей, идущих в церковь, и тех, кто направлялся ловить рыбу, пока все они действительно любили Господа.

Во всеобъемлющем величии этого огромного мира я видел