Дженнифер отрицательно качает головой.

– Твой отец на самом деле не понимает, что у него есть эта болезнь. Он должен увидеть ее внутри себя, и тогда он сам поймет, что свою жизнь необходимо спасти.

– Я ему говорила! – кричит Дженнифер.

– Да, – Дениз, сидящая рядом с ней, берет ее за руку, – точно так же, как я говорила своему мужу, но некоторые люди не видят болезни, пока их не вынудишь посмотреть на результаты МРТ. Я знаю, тебе кажется, что ты помогаешь ему, но ты только делаешь себе больно.

Дженнифер сплетает свои пальцы с пальцами Дениз, и, несмотря на почти тридцатилетнюю разницу между ними, они сейчас как сестры. Затем наступает тишина, и я не знаю, чем ее можно заполнить. У Дженнифер есть Дениз, у Дениз есть Дженнифер, и все остальные уже высказались. Но сейчас все замерли в тишине, как будто в ожидании падения, и эта тишина, кажется, направлена на меня.

А может, и нет. Может быть, я устал молчать. Может быть, Нокс прав, и мне нужно найти свой голос. Но что я могу сказать? Это не моя встреча. Я не тот, кто любит зависимого человека. Я и есть зависимый. Я не имею права говорить, не имею права делиться, но это похоже на принуждение, на потребность говорить.

– Я помню, как однажды, в первую годовщину свадьбы родителей после их развода, мама пошла гулять с друзьями. Предполагалось, что это будет вечеринка «Да пошел он, ублюдок». – Мои руки уже сложены на груди, но почему-то я обнимаю себя еще крепче. – Моя мама привела Люси, мою младшую сестру, и меня в дом ее подруги, и мы остались там на ночь, чтобы папа моей подруги мог следить за нами, пока мамы гуляют.

Нокс наблюдает за мной, они все смотрят, а я смотрю в пол, притворяясь, что никого нет.

– Я помню, что надувной матрас, на котором я спал, был дырявым и сдулся на ковре за час. Пол был твердым, мне было неудобно, и среди ночи я понял, что моя мама и мама моего друга вернулись. – Моя челюсть щелкает, и мне кажется, что воспоминания вместе со словами застряли у меня в горле. Я прочищаю горло и заставляю себя говорить: – Они шумели так громко. Смеясь, крича, натыкаясь на разные предметы. Я помню, как что-то упало на пол и разбилось. Через несколько минут отец моего друга вошел в спальню, где я был, а моя мама повисла на его плече, и он положил ее на кровать. Я помню, как мне было стыдно из-за того, что моя мама настолько напилась, что не могла понять, как снять свои собственные штаны, когда ей понадобилось в туалет. Я видел, как неловко было отцу моего друга, и вызвался помочь ему.

Я замолкаю, потому что гнев и стыд, испытанные в тот момент, когда она не могла позаботиться о себе, особенно перед незнакомыми людьми, все еще разрывают меня. Я провожу рукой по волосам, чтобы избавиться от плохих воспоминаний.

– После этого мама стала оставлять меня дома нянчиться с Люси, пока она сама уходила с друзьями.

Это очень серьезно. Все это слишком серьезно. Нужно разрядить обстановку. Пошути. Расскажи историю. Что-то такое, что все сочтут смешным и засмеются. Что-то такое, над чем моя мама и ее друзья хихикают каждый раз, когда собираются вместе. Я не понимаю их шуток. Никогда не понимал, но я узнал, что есть много вещей, которых я не понимаю.

– С той самой ночи моя мама и ее друзья любят гулять по выходным, и однажды в шутку они купили друг другу алкотестеры, чтобы никто не напился. – Я улыбаюсь, пытаясь избавиться от боли, как будто то, что я сказал, было смешным, но никто не смеется. Даже я сам. Фальшивая улыбка исчезает, и мне становится грустно оттого, что я не единственный, кто не понимает шутки.

– А сколько тебе было лет? – спрашивает доктор Мартин.

– Когда они дарили друг другу алкотестеры на Рождество?

– Нет, когда ты только начал заботиться о своей маме.

– Одиннадцать. – Столько же, сколько Веронике, когда она узнала, что ее жизнь круто изменится. Зуд, с которым я боролся в течение нескольких недель, захватывает меня, становится движущей силой, из-за которой в глазах как будто стоит туман. Я бы с удовольствием прыгнул. Нашел утес, подбежал к краю, перекинул свое тело через него и полетел.

Я закрываю глаза и вздрагиваю, отчаянно пытаясь избавиться от этого желания. Мою кожу покалывает, зуд слишком сильный для того, чтобы я мог его вынести. Не зная, что еще сказать, я смотрю на Дениз. Она кивает, как будто понимает меня, и заканчивает встречу.

Я встаю со своего места в тот же момент, когда это уже считается социально приемлемым. Зная Нокса, ему потребуется полчаса, чтобы попрощаться. Он пускай прощается, а я подожду у машины.

Открываю тяжелую деревянную дверь, проскальзываю в нее и не успеваю дойти до выхода, как она снова открывается.

– Сойер.

Я хмурюсь при звуке голоса Нокса и оглядываюсь через плечо:

– Не торопись, попрощайся со всеми. Мне просто нужна минута.

Нокс закрывает за собой дверь класса и смотрит на меня в замешательстве.

– Почему ты не сказал мне, что твоя мама – алкоголичка?

Я медленно окидываю его оценивающим взглядом, гадая, не бросит ли он в меня что-нибудь.

– Моя мама не алкоголичка.

Спокойствие Нокса сменяется напористостью.

– О’кей. Я понял тебя, брат. Но, чтобы успокоить меня, не мог бы ты ответить на несколько вопросов?

Да, вообще-то мог бы, но я только киваю и прислоняюсь к стене. Нокс облокачивается на противоположную, прямо рядом с детским рисунком человека, сидящего внутри кита.

– Твоя мама пьет?

– Да. Как и все остальные. Она вообще не притрагивается к алкоголю на неделе, но по выходным выпивает.

Несколько бутылок… за ночь.

Нокс видит меня насквозь, он будто чует ложь. По спине пробегает дрожь, и я злюсь из-за того, что должен защищаться.

– Она мать-одиночка с двумя детьми и стрессовой работой. Она очень много делает для меня и моей сестры. Она хороший человек. – Я думаю о том, как она была вынуждена заботиться о нас все эти годы без значительной помощи моего отца. – Она замечательный человек.

– А я и не говорил, что это не так, – медленно произносит Нокс.

– Она не может быть алкоголичкой, потому что пьет только по выходным. – Нокс откидывает голову на стену, но его взгляд все еще прикован ко мне.

– Когда она пьет… может ли она остановиться на одном бокальчике? Или этот первый бокальчик уже делает ее пьяной?

Уже делает ее пьяной… Мышцы на моей шее каменеют, а плечи распрямляются, когда я отталкиваюсь от стены. Как будто его вопросы – это драка на словах.

– Моя мама не алкоголичка.

Нокс вскидывает руки.

– Виноват, бро. Что ты скажешь, если мы пойдем перекусим? Я угощаю.

Я с силой засовываю руки в карманы джинсов. Не хочу идти есть. На самом деле я бы оторвал себе левую руку, если бы это означало, что мы поедем в карьер, чтобы я мог прыгнуть. Чем дольше я молчу, тем яснее понимаю, что он читает мои мысли и знает, чего я хочу. Вот почему он предлагает мне перекусить.