Таня Сидорова давно не видела Петра Симоновича таким подавленным. Точнее, никогда не видела. Он прошел мимо нее в свой кабинет, как нежить, не реагируя на запахи и звуки.

Между тем из бухгалтерии призывно пахло чем-то вкусным, и девочки под руководством расторопной Людки собирались устроить обед в расширенном составе, пригласив на него разносчика пиццы, на которого Людка положила сначала глаз, а потом и прочие части тела. Видимо, он пришел не один, а на пару с анекдотом, потому что комнатка бухгалтерии разрывалась от ударных волн смеха. Обычно Петр Симонович, сидящий за перегородкой, тихо вопрошал: «Когда это закончится?», но сегодня, серый лицом, он молчал и ни на что не реагировал.

Возможно, раньше Таня и не заметила бы удрученного состояния начальника, но после истории с Лукичом он стал для нее особым человеком, опосредующим ее связь с сыроделом. Пусть ничего не вышло и вместо лучезарного будущего ее жизнь крутится вокруг оплакиваемого прошлого, но память – это тоже часть жизни. И Петр Симонович в этой памяти был мальчишкой, который хитростью отжимал у Лукича шоколадные конфеты. Он годился ей в отцы, а она помнила его мальчишкой. Оказывается, и так бывает. Так или иначе, но относиться к нему как к чужому человеку она не могла. Если помнишь человека маленьким, то ответственна за него, когда он станет большим.

Постучав в кабинет величиной с большую собачью будку, Таня протиснулась между принтером и кипой нереализованного тиража.

– Можно?

– Конечно, Танечка. Входите, дорогая.

Такая ласковость не успокоила, а еще больше растревожила Таню. Никогда прежде шеф не называл ее «дорогой». Значит, совсем расклеился.

– Петр Симонович, что-то случилось? Мы можем чем-то помочь?

– Вряд ли.

Кажется, он плохо фокусировал ее. Смотрел в одну точку и думал одну думу.

– Петр Симонович, – позвала Таня, – ау-у! У вас все в порядке?

Он словно очнулся:

– Как тебе сказать? Похоже, нашу газету закроют, а в остальном, прекрасная маркиза, все хорошо, все хорошо, – и он натужно улыбнулся.

– Как это? Почему закроют? Кто закроет?

– Знать сие нам не дано. Где и кому мы перебежали дорогу, скрыто мраком. Но где-то накосячили, раз за два прошедших дня мы получили тысячу и одну неприятность. Пожарные признали нас злостными нарушителями чего-то там, а какой-то детский психолог обнаружил в названии нашей статьи скрытые призывы к суициду. Ну и так, по мелочи, претензии налоговой службы и общества по охране исторического наследия. Оказывается, мы расширили реликтовый дверной проем, который представлял огромную историческую ценность. На нас, Танечка, судя по всему, объявлена охота.

– Но это же недоразумение, это же так очевидно, – запальчиво ответила Таня, – так не бывает. Надо что-то делать! Куда-то бежать, кому-то писать или звонить, но только не сидеть вот так. Может, это рейдерский захват здания? Или это месть. У вас есть враги? – отдала Таня дань дешевым детективам.

– Таня, успокойтесь. Никуда бежать не надо, это все бессмысленно. Мы не в силах остановить этот каток, пока не поймем, где и кому мы перешли дорогу и чего от нас хотят. В этой истории непонятно одно: почему на меня никто не выходит, ни о чем не просит. Это самое пугающее и нелогичное. Я уже в туалет с телефоном хожу, боюсь пропустить звонок, – попытался пошутить Петр Симонович.

– Может, вы позвоните Игорю Лукичу? – Таня сказал это небрежно, точнее старательно изображая небрежность. – Он ведь может помочь, наверное.

– Нет, не стоит его беспокоить. У него начинается новая депутатская жизнь, новый горизонт и прочее. Сколько можно напрягать его с нашей газетой? Он столько лет нас финансировал, что, если нас закроют, ему станет только легче. Да и при чем здесь он? Мы где-то напортачили, нам и разбираться. Зачем его впутывать?

Таня понимающе кивнула и побрела в свой закуток, гордо названный отдельным кабинетом. Где-то глубоко, под кофточкой со срезанными катышками, сжалось в смутном предчувствии сердце. Это была даже не догадка, а только ее тень, которую не ухватить и не рассмотреть, но настроение упало.

Она попыталась провести ревизию газетной активности. Что было в последнее время? Репортаж про свалку с критикой областного губернатора? Но это мелко. Ну раздали детям респираторы, ну, повозмущались родители, ну, прошли какие-то митинги. Кого это сейчас возбудит? За это бить не будут. Что еще? Про ремонт метро, который не успел закончиться, как вся облицовочная плитка потрескалась? Так это на каждом шагу. И потом, у чиновников есть алиби: поставщик плитки выбирался по наименьшей цене, все согласно федеральному закону о госзакупках. Странно хотеть от дешевой плитки прочности. Нет, не то. В чем-то другом собака порылась, как говорила Людка.

Кстати, о Людке. Они ж с мужем только-только ипотеку взяли, чтобы от свекрови съехать. Жизнь с патологоанатомом, конечно, приучает к оптимизму, но нервы выматывает. Как Людка переживет потерю работы? Разносчик пиццы вряд ли поможет ей материально. Разве что «Маргаритой» подкормит. С худой овцы, как говорится, хоть пиццы кусок.

Зачем она думает о пицце? Надо думать о газете, о том, где и кому они перебежали дорогу. Таня усиленно направляла умственную энергию по заданному руслу, но мысли растекались по безбрежному полю сострадания к ипотечной Людке, к беспомощному Петру Симоновичу, к их такой бестолковой, но обжитой редакционной жизни и даже к шкафу, за которым хранился всякий хлам, включая плакат с собором Василия Блаженного.

Из этого элегического настроения ее вырвал звонок служебного телефона. От неожиданности привычный позывной прозвучал резко и тревожно.

– Да, слушаю.

– Это Татьяна Сидорова? – Голос был мужской и нестарый, что уже приятно.

Звонки женщин Таня недолюбливала, они часто начинались с вопросов «Доколе?» и «По какому праву?», то есть относились к числу вечных, но касались всегда сиюминутных проблем – нехватки горшков в детском саду или повышения цен на гречку. Бархатный голос обещал обсуждение иных тем. Таня загадала: коррупция при техосмотре автомобиля или отсутствие кубинских сигар в магазине «Магнит». И не угадала.

Незнакомец ровно и неспешно продолжал:

– Татьяна, мне хотелось бы побеседовать с вами приватно. Так сказать, с глазу на глаз. Мы могли бы поужинать где-нибудь в центре. В районе шести вам будет удобно?

Таня обалдела. Наглость незнакомца ей импонировала. Неожиданное свидание бодрило и обещало приключение. Почему бы и нет? Не все же о Лукиче страдать, пора расстаться с глупыми надеждами. Клиент рассчитался с ней и исчез, другого и быть не могло. Будьте вы прокляты, сказки о Золушках. Все, нет его. Умер, испарился, корова языком слизала. Та самая, молоко которой он использовал для своего сыра.

Но одного воспоминания о Лукиче хватило, чтобы настроение сделало некрасивый пирует и погрузилось в глубокое пике. Разозлившись на себя за это, Таня выместила упадок настроения на незнакомце, сказав строгим голосом канцелярскую фразу: