Свою старшую дочь Людка сама взяла за жабры и провела соответствующую работу (что, наверное, и следовало сделать с самого начала). Выяснилось, что Светка покупала порошок в одном дорогом кафе, расположенном недалеко от ее гимназии. Препарат был из партии Лима и считался престижным у них в классе. Светка, как это часто случается в ее возрасте, не хотела отставать от подружек.

Людка на всех парах полетела в кафе и показала себя слоном в посудной лавке, затем дома устроила еще одну головомойку Светке, после чего посчитала проблему решенной, да и пример отца подействовал на дочь убедительно: ей не хотелось провалов в памяти.

Соседские же мальчишки страшно удивлялись, узнав, что их поймали на краже, что они даже сидели в камере и что их оттуда увезли какие-то дядьки. Вовка Корольков клятвенно заверял, что ему бы и в голову не пришло обчищать квартиру своих родителей. Про аппаратуру у нас в доме мальчишки тоже ничего не помнили.

Все Зойкина банда? Именно они хотели знать, что происходит у меня в квартире? Но зачем? Ведь я и так все рассказывала соседке. Я вполне допускала, что к мальчишкам были применены те же средства чистки мозгов, что и к другим подросткам, попадавшим в лапы к негодяям, а грабить квартиры их направили, предварительно воздействовав на подсознание. И Николай, и Лим говорили что-то на эту тему и выдвигали эту версию.

Но зачем это Зойке?

Или Лим был прав, предполагая, что и в ее организации шла борьба за власть? И ее подчиненные разрабатывали новый метод грабежей? И интересовались мною? И нашими с Зойкой разговорами, которые велись в моей квартире?

Или все-таки Зойка тут вообще ни при чем?

Прошло две недели. Жизнь вошла в привычную колею.

Когда я после возвращения домой соседских мальчишек, их приятеля Вовки Королькова и Боярова позвонила Николаю, мне заявили, что меня не хотят ни видеть, ни слышать. Я сказала, что у меня для них с Айчилом есть предложение от господина Лима. Лима больше нет, ответили мне и посоветовали забыть обо всех событиях, в которые я оказалась втянута в последнее время, а также номер телефона, по которому я только что позвонила. Я повесила трубку. Не хотят – не надо.

Про оставленный мне сотовый они забыли. Бабушка предложила трубку продать и купить вместо нее какую-нибудь полезную в доме вещь, а я решила подать объявление в «Из рук в руки»: «Меняю подержанный сотовый телефон на новый унитаз». Но пока объявление еще не напечатали – ну или никто не желает производить такой обмен. В следующем попрошу микроволновую печь.

Ни Зойка, ни ее сын в свою квартиру не вернулись. То и дело их клиентки звонили ко мне или к другим соседям и спрашивали, когда будет принимать Зоя Леонидовна, но мы не могли ответить ничего вразумительного: сами ничего не знали, хотя мы с бабушкой, откровенно признаться, сгорали от любопытства – и беспокоились за соседку.

Я продолжала работать у Боярова, пришедшего в норму, если не считать провала в памяти, но он не особо из-за него переживал, философски считая, что хорошо все то, что хорошо кончается. Мне только сказал, чтобы я больше никаких китаянок, кореянок, вьетнамок и прочих на дороге не подбирала. Я была с ним полностью согласна. За добрые дела приходится потом расплачиваться. В некоторой степени я чувствовала себя виноватой перед Бояровым: ведь его явно схватили в лаборатории, куда он сдавал на анализ порошки. Но бабушка мне заявила, чтобы я не мучилась: если кому и грызть себя за это, то Людке Бояровой, которой следовало сразу припереть дочь к стенке, а не действовать обходными путями. Боялась она, видите ли, гнева мужа, который мог бы решить, что она – плохая мать. Но ведь и без результатов анализов Людка разобралась прекрасно. И вообще, по мнению Анны Ивановны, Людке давно пора на работу устраиваться – хотя бы для того, чтобы восстановить уверенность в себе и в своих силах. А то сидит дома. Нельзя от мужика зависеть, заявила бабушка, а я с ней согласилась.

А мой сын раз в неделю ходил в кулинарный кружок: «Китайский культурный центр» продолжал работать, как и работал, словно никаких изменений в руководстве не произошло. А ведь они должны были быть… Никакой музыки сын там больше не слышал, книжек и брошюрок им не выдавали.

* * *

– Таня! – позвонила мне в субботу поздно вечером Людка Боярова. – Ты «Криминал» сейчас смотрела?

– Делать мне больше нечего, – фыркнула я. – Мне его хватило на всю оставшуюся жизнь. Последние две недели хоть живу спокойно.

– Тань, тут один развлекательный комплекс взорвался, – сказала Людка.

– Ну и что? Пусть взрывают, если хотят. Мне-то какое дело? Я в них отродясь не бывала и думаю, что так до старости и не соберусь.

«В любом случае, вначале похудеть надо, а потом по ночным заведениям шляться», – добавила про себя.

– Тань, там владелец был китаец, – не унималась Людка. – Цзян и как-то там еще дальше, я не запомнила. Для меня мудрено слишком.

– Чего?! – родила я.

– Я как услышала, сразу тебе решила позвонить, – болтала Людка. – Ты ведь у нас по ним большая специалистка. Сказали, что, скорее всего, израильская бомба, заложили ее как раз в директорском кабинете. Вроде бы в телевизор засунули. Хотя как – я не очень представляю. Наверное, в видик, это просто так сказали в программе. И при чем тут евреи?

– Спасибо, Люда, – медленно произнесла я и повернулась к бабушке, прислушивавшейся к разговору.

В понедельник я вышла вечером с работы с твердым намерением пройтись до дома пешком. С сегодняшнего дня я худею. Не буду ждать следующего месяца или чего я там обычно жду. Я худею с этого понедельника!

Но благими намерениями, как известно, вымощена дорога в одно весьма интересное место, куда меня, пожалуй, и собирались доставить те, кто ждал в огромном черном джипе прямо напротив бояровской клиники.

Пути назад не было.

Дверца машины распахнулась, и на асфальт спрыгнул Николай Николаевич собственной персоной, танцующей походкой проследовал ко мне, так и изображающей соляной столб, и склонился над моей холодной, как лед, рукой.

– Здравствуй, Танечка, – проворковал он.

Я молчала.

– Танюша, – продолжал Николай, сияя явно не своими зубами, – я хотел бы пригласить тебя на ужин. Повар Айчила сейчас как раз готовит твои любимые блюда.

– У меня все – любимые, – автоматически ответила я, не найдя ничего лучше.

– Вот все и покушаешь, – продолжал Николай, улыбаясь так сладко, что я невольно подумала об инсулине, который не помешал бы мне, чтобы весь этот сахар переварить, потом моргнула и издала некое подобие мычания от переизбытка разнообразных эмоций.

– Танечка, пойдем в машину, – подхватил меня под руку Николай. – Чего мы тут стоим?

– Погоди, – очнулась я. – А с чего это вдруг ты меня на ужин зовешь?