В большинстве профессий Ле Корбюзье и его последователей сочли бы безумцами. В Париже он предложил очистить весь правый берег Сены и построить ряды 60-этажных бетонных домов. Лондонская архитектурная ассоциация ответила на это своим планом столицы, где от старого Лондона не осталось почти ничего, кроме Тауэра, собора Святого Павла и Британского музея. Вокруг них были разбросаны гигантские дома-коробки и проложены шоссе. «Блиц» сам по себе как будто облегчил титаническую задачу архитекторов, став увертюрой гигантской оперы, сюжетом которой была переделка всей городской жизни в соответствии с ви́дением творцов. Помню, как уже в конце 1960-х архитекторы-подмастерья в Архитектурной ассоциации все еще выражались этим языком. И ни один не шутил.

Аберкромби был прежде секретарем нового Совета по сохранению сельской Англии. Но кроме того, он преподавал градостроительство в своем родном Ливерпуле и говорил на языке эпохи. Он яростно критиковал прошлое Лондона как время «всего устаревшего, плохого и негодного жилья, зачаточных [именно так] сообществ, несогласованных дорожных сетей, скопления промышленных предприятий, низкого уровня городского планирования, неравенства в распределении общественных пространств, растущих заторов на унылом пути на работу». На страницах истории лондонского градостроительства Ника Баррэтта он предстает как одержимый «той любовью к аккуратности и красивым очертаниям на картах, которая есть у всех специалистов по градостроительству, но, к сожалению, редко позволяет своим носителям обратить внимание на то, что уже построено». У Аберкромби, по словам Баррэтта, «руки чесались что-нибудь снести и перестроить».

В основе плана лежал принцип, позаимствованный у Джона Гвинна, который в 1760-х годах сетовал, что Лондон слишком вырос за счет остальной страны, и призывал этот рост ограничить. Зеленый пояс, впервые задуманный еще до войны, должен стать святая святых и использоваться только для сельского хозяйства и отдыха. Внутри этого пояса город должен быть адаптирован к веку автомобилей: здесь должно быть пять кольцевых автодорог и множество радиальных. Внутреннее кольцо должно было окружать Сити, Саутуорк и Вест-Энд, по возможности проходя сквозь районы, особенно пострадавшие от бомбардировок. Второе кольцо предполагалось проложить через Ноттинг-хилл, Примроуз-хилл, Ислингтон и далее в Ротерхайт, Пекхэм и Клапем; позднее эту магистраль прозвали «шоссе-коробкой» за характерную форму. Третье по счету кольцо образовывали северная и южная окружные дороги. Предполагалось еще два внешних кольца. Сити, в свою очередь, категорически отказался от такого плана и предложил построить собственную кольцевую дорогу по линии старых стен. Дорога по плану Сити была отчасти построена; она включает автомагистраль вдоль «Лондонской стены» у Барбикана, а также Аппер-Темз-стрит и Лоуэр-Темз-стрит вдоль реки.

В плане Аберкромби одни только дороги обошлись бы в миллиарды фунтов, а их строительство привело бы к переселению большего числа лондонцев, чем «Блиц». Однако это не шло ни в какое сравнение с тем, что предусматривалось расположить между дорогами, то есть собственно с будущим Лондоном. Старый Лондон, по словам Аберкромби, «износился», его «серые и скучные» здания непригодны для современного жилья. Необходимо переселить свыше полумиллиона человек, в том числе 40 % населения Ист-Энда, в восемь новых городов-спутников в ближних графствах. С территорий, обозначенных как жилые, будет изгнана промышленность. Вдоль дорог везде будут зеленые насаждения. И разрешения ни у кого спрашивать не предполагается.

Плотность населения, землепользование и высота строительства будут жестко контролироваться. «Все плохое и уродливое» (это понятие не конкретизировалось) будет устраняться. Аберкромби с трепетом относился к тому, что он называл «органическими сообществами», – к историческим «деревням»: Кенсингтону, Ислингтону, Хакни и Степни. Они будут отгорожены заборами и оставлены в изоляции без транспорта как объекты некоего урбанистического музея. Остальному Лондону придется начать с нуля. Новая столица положит конец «буйной лихорадке конкуренции», здесь воцарятся «порядок, эффективность, красота и простор». Этот план сохранился в коротком черно-белом фильме, доступном онлайн, под названием «Гордый город» (The Proud City).

Со времен Кристофера Рена еще не случалось, чтобы один человек попытался сделать столицу холстом для воплощения своих фантазий. Рен хотя бы мог оправдаться тем, что после пожара собирался строить с чистого листа. Аберкромби же имел дело с городом, где жило уже 7 миллионов человек. В 1947 году его план был взят на вооружение в новом Законе о городском и сельском планировании – первом законе, настаивавшем на обязанности местного самоуправления активно контролировать будущую застройку. Он давал советам право разрешать и запрещать строительство зданий без выплаты компенсации за упущенную выгоду. Сюда входила и защита исторических зданий, перечни которых должны были быть подготовлены. Для финансирования государственного строительства было извлечено из-под сукна предложение действовавшего в военное время комитета Утватта – взимать «налог на улучшение» с излишка прибыли от частного строительства. Освобождали от этого налога только «в случае крайней нужды», что позволило бы накопить централизованный фонд 300 миллионов фунтов стерлингов.

Между тем параллельно имело место обновление совсем иного рода: повторилась история с реакцией Сити на план Кристофера Рена после Великого пожара. Еще в 1944 году был принят акт, позволявший немедленную перестройку зданий, пострадавших от бомбардировок, даже если ущерб был небольшим. Любые частные помещения, которые в военное время использовались как конторы, могли сохранить статус офисного здания. Кроме того, в третьем приложении к закону 1947 года была лазейка, позволявшая в целях содействия реставрации добавлять 10 % к объему любого разбомбленного здания; эта льгота имела приоритет над правилами стандартного зонирования.

Такая батарея предполагаемых спасательных мер, при всех благих намерениях, оказалась фатальной для плана Аберкромби. Закон 1947 года стал мощным отрицательным стимулом для коренного обновления и при этом предусматривал такое количество изъятий и лазеек, что спровоцировал буйный расцвет коррупции. Лазейка из третьего приложения была просто вопиющей. Ответственный за нее министр Льюис Силкин позднее признавался: «Мы не подозревали, что ею можно будет злоупотреблять», но не сделал ничего, чтобы исправить положение. Тем самым Уайтхолл лишь подтвердил свою традиционную неспособность планировать развитие столицы. Подобно планам военных сражений, градостроительный план Аберкромби вызывал только один вопрос: сколько времени он выдержит после первого столкновения с противником?

Противником Аберкромби была измученная душа послевоенного Лондона. Справедливость требует признать: город выглядел ужасно. Здания были темными и грязными. Дым и сажа застилали архитектурные детали, восхищавшие людей Викторианской и Эдвардианской эпох, но практически невидимые для лондонцев 1940-х годов. В тот момент было почти невозможно представить, что эти почерневшие глыбы камня могут быть хоть сколько-нибудь привлекательными. Разбомбленные улицы, похожие на щербатые рты, были засыпаны щебнем. В своей истории восстановления Лондона Лайонел Эшер писал: «Там, где закоптелые террасы остались невредимыми, из прогнивших мешков на мостовые сыпался песок, подвалы наводняли крысы, сады на задних дворах заросли бурьяном, не кошенным несколько лет». В городе доминировал черный цвет, разбавленный только зеленью редких деревьев и ярко-красной россыпью автобусов, телефонных будок и почтовых ящиков. Я никогда не забуду этот красный цвет, – всегда казалось, что они едва-едва покрашены. Это была улыбка, которой Лондон встречал превратности судьбы.