И все же что-то уже двигалось в пыли. По утрам после налетов на лондонских улицах можно было увидеть мужчин с блокнотами в руках, бродивших по развалинам. Их интересовали не утопии Ле Корбюзье, а прибыль. Многие из них еще до войны окончили Лондонский колледж управления недвижимостью и добились признания, снося старые особняки Вест-Энда и строя на их месте новые здания. Это были застрельщики очередного бума. Их метод работы состоял в следующем: наутро после авианалета обзванивать агентов по недвижимости в поисках одурелых собственников, отчаянно желающих продать свою недвижимость. Они знали, что жизнь в городе не остановится, даже если все остальные погрузились в сон. Лондон, как и в 1666 году, стал полем битвы за выживание. Людям нужно было где-то работать, а работа – это офисы. Прибыль прежде всего! Когда бомбы перестали падать, интеллектуалы вроде Аберкромби оказались не нужны ни собственникам земли, ни арендаторам, ни застройщикам. Подняв голову из пыли, Лондон посмотрел на обитателей Уайтхолла и зала заседаний Совета графства – и произнес решительное «нет».

Некоторые из этих предпринимателей открывали магазины. На руинах «Блица» выросли и империя мужской одежды Fifty Shilling Tailors Генри Прайса, и сеть Монтегю Бертона, прозванного «портным со вкусом». Другим нужна была только земля под застройку. Среди них были такие известные в дальнейшем бизнесмены, как Гарольд Сэмюэл, Джо Леви, Чарльз Клор, Феликс Фенстон, Джек Коттон и Макс Рейн. В 1960-х годах молодой бизнес-журналист Оливер Марриотт был заинтригован тем, как горстка неизвестных прежде лондонцев в одночасье стала миллионерами. В своей книге «Бум недвижимости» (The Property Boom; 1967) Марриотт описал этих людей, сыгравших на наивности чиновников, занимавшихся городским планированием в Лондоне, а также на несовершенствах и лазейках закона 1947 года. К концу 1940-х годов, казалось, началась новая война. На одной стороне была армия радикальных идеологов, на другой – нерегулярные партизанские части, подстегиваемые честолюбием и немалой жадностью. Между ними лежало поле боя – лондонский рынок недвижимости.

В 1951 году наступило в некотором роде перемирие. Это была лебединая песня послевоенных лейбористов, кульминацией которой стал фестиваль Британии на южном берегу Темзы. Фестивальная площадка была разбита вокруг нового концертного зала; творцами идеала Британии выступали не модернисты, а довоенный либеральный истеблишмент. Сатирик Майкл Фрейн назвал эту Британию «травоядной», в противовес «плотоядным» модернистам. Последователи Ле Корбюзье и Аберкромби были оставлены, хотя желание последнего обустроить на реке квартал, посвященный культуре, исполнилось. Фестиваль был веселым и живописным. В ярко освещенных павильонах в сердце столицы выставлялись чудеса британской науки и промышленности. Эшер описал путь на фестиваль от Трафальгарской площади «вниз по мрачному ущелью Нортумберленд-авеню», через временный мост над Темзой – в уголок фантазий и эксцентричности. Везде были «викторианские воздушные шары, велосипеды-“пауки”, чудо-поезда Роуланда Эметта[158]… все это представляло, говоря словами Майкла Фрейна, уходящую эпоху сладостей по талонам и комедий студии “Илинг”».

Я помню эту выставку по комиксу в детском журнале Eagle, вымокшем от дождей того лета (оно выдалось самым влажным в истории наблюдений). Двадцать пять лет спустя я интервьюировал многих из доживших авторов для юбилейного документального фильма Би-би-си. Раз за разом они вспоминали, как хотелось им казаться оптимистичными и полными энтузиазма – им, чьи мечты юности разбила в прах война. Мне, представителю младшего поколения, было трудно осознать глубину травмы, которую они пытались залатать и к которой порой примешивалось опасение, что модернисты еще могут одержать верх.

Черчилль считал фестиваль Британии социалистической пропагандой. Когда уже после закрытия фестиваля, в конце 1951 года, он вернулся на пост премьер-министра, то приказал полностью снести павильоны, Купол открытий и скульптуру «Скайлон»; остался стоять только Фестивальный зал. Место, где он проводился, быстро начало страдать от «постфестивального упадка» – проклятия всех локаций, предназначенных для разовых мероприятий. Несмотря на высокую стоимость земли в этом районе, фестивальная зона становилась все более запущенной, пока ее не конфисковал архитектурный отдел Совета графства Лондон. В 1968 году Совет возвел рядом с Фестивальным залом бетонное здание художественной галереи «Хейворд» (Hayward Gallery); уверяют, что анонимная «творческая группа» упивалась его уродством. Две скульптурные галереи под открытым небом так и не были использованы по прямому назначению, но, несмотря на неприглядный вид, снести все это так до сих пор и не удалось. Наряду с расположенным рядом более стильным Национальным театром работы Дениса Лэсдена, открытым в 1976 году, комплекс «Хейворд» стоит как памятник одному из революционных эпизодов в истории культуры Лондона. Остальная фестивальная зона выше по реке стала автостоянкой и по большей части до сих пор используется в этом качестве. Радует, что хотя бы столь же экстравагантный Купол тысячелетия[159] после 2000 года смог выжить и возродиться как популярный развлекательный центр.

К 1950-м годам нарождался новый, более уверенный в себе Лондон. Молодые люди вели себя неспокойно, находя новую поколенческую идентичность за океаном, во всем американском. Они увлекались рок-н-роллом, ходили в кафе-бары, носили джинсы и кожаные куртки. Американец Билл Хейли с группой Bill Haley and his Comets отличились тем, что стали первой рок-группой, вызвавшей бунт (по прибытии на вокзал Ватерлоо в 1957 году). Их взрывная танцевальная музыка предвосхитила музыку Элвиса Пресли и нашего соотечественника Клиффа Ричарда, чьи первые хиты вышли соответственно в 1956 и 1958 годах. Постепенно возникала трещина, разделившая старый и молодой Лондон – тех, чью жизнь перевернула война, и их детей, которые скоро устали слушать о ней.

Одним из последствий войны стало легкое очарование черным рынком, которое обессмертил Пинки, герой фильма «Брайтонский леденец». Жажда беззаботного настроения посреди мрачного мира отлично схвачена в серии комедийных фильмов студии «Илинг» (Ealing Studios). Сатирическое изображение трудной жизни послевоенного Лондона представлено в фильмах «Пропуск в Пимлико» (1949), «Банда с Лавендер-хилла» (1951) и «Замочить старушку» (1955). Герои мюзикла 1959 года «Теперь не то, что раньше» сетовали: «Прежде – пиво с пеной, / Нынче – кофе с пенкой».

А вот все более слабевшему Совету графства Лондон уверенности в себе как раз не хватало. И лейбористское, и консервативное правительства с самого начала Второй мировой войны по возможности вели наступление на полномочия самоуправления, полученные столицей в межвоенные годы. Совет утратил власть над здравоохранением и больницами, у боро и попечителей забрали социальное обеспечение бедных. Из прежних столпов лондонской демократии остались только образование, жилищное строительство и городское планирование. Моррисон теперь был в правительстве, и разговоров о «гомруле для Лондона» уже не возникало. Более того, три четверти площади «Лондона» теперь лежали вне границ графства Лондон. Ситуация напоминала кризис в отношениях Сити с Вестминстером в XVII веке, только теперь она повторилась в масштабе столицы и ближних графств.