«Нам всем известна национальная черта славян – они очень любят слушать самих себя, – иронизировал Гиммлер. – …Все это доказывает, что людей такого сорта можно купить по бросовой цене… Шумиха, поднятая вокруг Власова, меня просто пугает. Вы знаете, что я всегда стараюсь смотреть на вещи с оптимизмом и меня нелегко взволновать, но это дело кажется мне чрезвычайно опасным… Среди нас нашлись глупцы, готовые дать этому изворотливому типу оружие и технику, которые он собирается направить против своего народа, но при удобном случае может повернуть и против нас».

После покушения на жизнь Гитлера Гиммлер поручил Гюнтеру д'Алькуену, возглавлявшему на тот момент армейское управление пропаганды, набрать русских дезертиров и передать их Власову, однако вместо двадцати пяти дивизий, которые обещал представить советский генерал, сформировать удалось только две. Гиммлер, однако, был вынужден и дальше поддерживать Власова, объявившего себя украинским де Голлем, так как рассчитывал со временем подчинить РОА себе и даже присоединить ее к СС в случае, если эти формирования будут представлять собой сколько-нибудь реальную силу. Этого, однако, так и не произошло. К тому времени, когда Власов наконец вступил в бой, Гиммлера интересовало только собственное спасение. В конце концов Власова захватили и повесили бойцы Советской Армии.

Став главнокомандующим Резервной армией, Гиммлер при поддержке Бормана учредил фольксштурм – германское ополчение, которое должно было выполнять оборонные функции в случае вражеского вторжения. Затем – в ноябре – был разработан план создания сил «Вервольф»18 – ядра будущих партизанских групп и отрядов, которые должны были начать действовать в случае оккупации Германии противником. На этой почве Гиммлер сблизился – насколько он вообще мог с кем-то сблизиться – с Геббельсом, которого Гитлер назначил ответственным за ведение «тотальной войны»[11]. Высшее армейское командование находилось в опале, и эти двое – всю жизнь остававшийся сугубо гражданским человеком министр пропаганды и шеф тайной полиции, который никогда не командовал на поле боя даже взводом, – поделили между собой ответственность за будущие боевые действия. По свидетельству помощника Геббельса фон Овена, в ноябре Геббельс заявил: «Армия – Гиммлеру, а мне – гражданские аспекты войны! Вдвоем мы сумеем переломить ход кампании и добиться решающего перевеса!»19 С этой целью они спланировали перераспределение трудовых ресурсов и набор миллиона новобранцев (половина из которых должна была поступить из люфтваффе Геринга), которым предстояло пройти подготовку в рядах Резервной армии Гиммлера. Фактически Гиммлер стал военным министром, хотя Гитлер и не назначал его на этот пост официально20. Фюрер, впрочем, оказал ему особую честь, поручив выступить 9 ноября в Мюнхене на ежегодном праздновании годовщины партии. Это свидетельствовало о том, что в глазах Гитлера Гиммлер занимал одно из первых мест в нацистском руководстве.

Гиммлеру, как мы знаем, всегда недоставало смелости и решительности, поэтому ему особенно импонировала жестокость Геббельса в применении власти. Если Геббельс принимал решение, то никакие страхи и сомнения не могли заставить его отступить. Если верить фон Овену, Геббельс часто задумывался о том, кто будет править Германией вместе с ним, если Гитлера лишат власти. Разумеется, это не могли быть ни Геринг, который бесстыдно пренебрегал своими обязанностями, ни Борман, которого Геббельс считал просто мелким карьеристом. Так почему бы не Гиммлер? В этом месте, как свидетельствует фон Овен, Геббельс обычно делал паузу, а потом произносил твердое «нет». В последнее время, считал он, Гиммлер стал слишком непредсказуемым и «своевольным» (eigenwillig). Действительно, мысли об измене – о ее возможности и о выгодах, которые сулил своевременный переход в другой лагерь, не оставляли Гиммлера до самой смерти Гитлера. Что касалось Геббельса, то он был вполне способен справиться с подобными соблазнами, даже если что-то подобное и приходило ему в голову, и дело было не только в твердости его характера. Просто Геббельс понимал то, чего не способен был постичь Гиммлер, – что без Гитлера таким людям, как они, не нашлось бы места в Германии.

Гиммлеру удавалось также поддерживать более или менее дружеские отношения с Борманом, которого Гудериан описывает как «коренастого, неповоротливого, неприятного, самодовольного и плохо воспитанного» eminence grise[12] Третьего рейха. Любовница Гиммлера Хедвиг подружилась с женой Бормана Гердой, матерью восьмерых детей, в которой муж души не чаял. В письмах, которые Борман регулярно отправлял домой, он называл Гиммлера «дядей Генрихом». В одном из ответных писем Герда написала мужу, как счастлива Хедвиг со своими детьми Хельге и Гертрудой в новом доме в Оберзальцбурге21, и что теперь, когда они стали соседями, старшие дети могут играть вместе. «Хельге намного выше нашего Хартмута, – пишет Герда, – но гораздо тоньше и стройнее. Фигурой и движениями он похож на Генриха, как Хартмут похож на тебя, но внешнее сходство уже исчезло. Однако девочка удивительно похожа на отца. Хедвиг показывала мне детские фотографии Генриха – у них просто одно лицо. Малышка растет большой и крепкой, и она такая милая…»

Это письмо было отправлено в сентябре, а уже в октябре Борман описывает Гиммлера в домашней обстановке: «Генрих сказал, что вчера вешал картины, занимался домашними делами и весь день играл с детьми. Он не отвечал на телефонные звонки и полностью посвятил себя семье». Борман также писал: «Дядю Генриха радует, что Хельге всеми командует – он видит в нем качества будущего лидера».

Герда видит в Гиммлере и своем муже преданных учеников, верой и правдой служащих своему учителю. «Ах, папочка, – пишет она Борману в конце сентября, – трудно представить, что произойдет, если вы с Генрихом не позаботитесь обо всем. Фюреру одному не справиться. Поэтому вы оба должны беречь себя, ведь фюрер – это Германия, а вы – его верные товарищи по оружию…»

Герда была, пожалуй, единственным человеком, кто совершенно искренне восхищался этими людьми. Вероятно, в этом было повинно нежное отношение Бормана, называвшего жену «милая мамочка», «радость моя», «сердце мое», «любимая» (так он обращался к ней в письмах). Впрочем, в своих посланиях Борман редко касался действительно серьезных проблем. Вот типичное письмо, в котором Борман описывает, как они с Гиммлером проводили время в Берлине:

«Вчера вечером я и Гиммлер ужинали вместе с Фегелейном и Бургдорфом. Признаться, мы до слез хохотали над этими двумя чудаками – они вели себя как расшалившиеся мальчишки. А ведь Бургдорфу уже сорок девять и он скоро станет генералом пехоты! Фегелейн рассказывал, что он чувствует, когда на него кричат по телефону… Оказывается, при этом ему кажется, что у него из ушей идет белый дым… Можешь представить, как нам было весело»22.

В других письмах Борман описывает новоиспеченного командующего в действии. Вот, например, письмо от 3 сентября: «Вчера Генрих Г. уехал на Западный вал[13], но мы несколько раз говорили по телефону. Он очень энергично взялся за новые обязанности командующего Резервной армией». В ответ Герда передала Гиммлеру через мужа записку со словами ободрения.