Десять дней спустя, 24 января, старший офицер СС написал Гиммлеру, что глупо призывать на фронт рабочих с военных заводов, так как на фронте не хватает не солдат, а снаряжения.

Шестнадцатого февраля бригадефюрер СС Хофман прямо спрашивает у Гиммлера, что ему делать с огромным количеством иностранных рабочих, которые стали серьезной обузой для рейха теперь, когда границы сокращаются и для них не остается никакой работы. Следует ли их оставить врагу? Ответ на это письмо не сохранился.

Двадцать третьего февраля Гиммлер сам отправил письмо Борману, которого по-прежнему называл «дорогой Мартин». В письме он упомянул о донесении молодого офицера СС Вильгельма Вермолена, в котором тот сообщал о низком моральном духе партийных руководителей, первыми бежавших с поля боя.

Назначение Гиммлера на высокий «боевой» пост произошло почти одновременно с передачей фюрером Герингу и Гиммлеру непосредственного командования боевыми частями люфтваффе и СС соответственно. Армия больше не имела власти над этими формированиями, которые отчитывались только перед своими руководителями и передавались в оперативное управление армейского руководства только на период решения отдельных тактических задач. Теперь Гиммлер, как и Геринг, мог свободно вмешиваться в вопросы стратегии и тормозить приказы армейских командиров, если они касались его людей.

По свидетельству Вестфаля, Гиммлер исторгал «потоки бессмысленных приказов», но Кейтель, к счастью, негласно порекомендовал профессиональным военным «принять к сведению новые методы руководства». Это, впрочем, не могло полностью исправить положение, так как Гиммлер, будучи «патологически недоверчив», ревностно следил, чтобы его не «выставляли в невыгодном свете», и частенько обвинял армию в том, что его идиотские приказы остались не выполнены или не дали ожидаемых результатов.

Вестфаль утверждает также, что он бездумно растрачивал присылаемое ему снаряжение:

«Гиммлер получал больше снаряжения, чем другие участки фронта, так как все боялись, что в противном случае он позвонит Гитлеру и потребует направить все эшелоны с боеприпасами и снаряжением на свой участок. При этом он обычно расстреливал все снаряды до единого, а потом просил еще… Сам Гиммлер сидел в своем поезде в Шварцвальде и при малейшем намеке на воздушную тревогу приказывал загнать поезд в тоннель. Излишне говорить, что на передовой Гиммлер ни разу не появился, предпочитая отдавать все приказы из безопасного убежища в глубоком тылу»24.

Едва ли можно утверждать, что Гиммлер реально понимал, какие задачи и какая ответственность на него возложены. Гитлер снова назначил его командующим группой армий «Висла» в надежде, что рейхсфюрер СС сумеет как-то заполнить вакуум, образовавшийся на этом участке перед неизбежным наступлением русских. Гудериан, как начальник генерального штаба, был, разумеется, против этого назначения, но Гитлер остался непоколебим. «Это нелепое предложение привело меня в ужас… – писал Гудериан в своих воспоминаниях. – Фюрер утверждал, что Гиммлер хорошо проявил себя в качестве командующего группой армий «Верхний Рейн» и что под его началом находится Резервная армия; следовательно, он в любой момент может вызвать подкрепление… Гитлер также приказал Гиммлеру создать свой собственный штаб…»25.

По свидетельству Гудериана, гиммлеровский штаб, разместившийся в Дойч-Кроне, в ста пятидесяти милях к северо-востоку от Берлина, состоял почти исключительно из эсэсовских чинов, которые были совершенно не подготовлены к выполнению предстоящей задачи. К 24 января советские войска уже освободили Восточную Пруссию и вышли на рубеж Эльблонг – Торунь – Познань – Бреслау. (В Познани еще недавно находился штаб фронта, где так любил выступать Гиммлер.) Под ударом оказалась вся Северная Германия, и только отдельные отряды немецких войск еще сопротивлялись, с трудом сдерживая дальнейшее наступление.

Познания Гиммлера в военном деле явно носили фрагментарный, отрывочный характер. По свидетельству Скорцени, однажды рейхсфюрер приказал ему деблокировать город, расположенный всего в тридцати милях от Берлина и в ста милях к западу от его собственного штаба. Либо Гиммлер перепутал названия, либо считал, что войска противника рассеялись по отдельным районам Германии. На самом же деле советские войска ожидали лишь пополнения запасов снаряжения, чтобы возобновить свое наступление. Это, впрочем, не помешало им отрезать остававшиеся в Восточной Пруссии германские войска и почти полностью парализовать Познань – крупнейший в этом районе железнодорожный узел. Гиммлер в ответ предпринял следующие шаги: он вывел войска из Торуни, Кульма и Квидзыни, которые при благоприятных обстоятельствах могли бы стать опорными пунктами для контрнаступления в Восточной Пруссии, и сменил начальника познанского гарнизона, назначив на его место энергичного эсэсовского командира, в подчинении у которого было ни много ни мало 2 тысячи курсантов офицерских училищ. Он также разместил вдоль реки Одер отряды полиции, которым приказал расстреливать дезертиров и выставлять их тела на всеобщее обозрение. Когда же Гиммлер попытался организовать тактическое наступление в направлении Шнайдемюля (Пила), его люди были разгромлены и ему срочно пришлось переносить свой штаб из Дойч-Кроны в другое место и отводить войска. При этом часть войск Гиммлер оставил, приказав отдавать под трибунал тех начальников гарнизонов, которые оставят позиции без приказа. На севере советские войска шли за ним по пятам, захватывая плацдарм за плацдармом и приближаясь к Одеру, но Гиммлер, выполняя приказ Гитлера, все сильнее растягивал линию обороны, прикрывая расположенные вдоль побережья Балтики базы подводных лодок.

Тридцать первого января передовые части советских войск захватили плацдармы на реке Одер и начали реально угрожать Берлину, к которому на отдельных направлениях они приблизились на дистанцию менее пятидесяти миль. Началась паника, но наступление русских в этом секторе неожиданно приостановилось.

Вторая штаб-квартира Гиммлера на восточном фронте расположилась в Фалькенбурге, на роскошной вилле, принадлежавшей руководителю Германского трудового фронта Роберту Лею26. Здесь рейхсфюрер зажил привычной для себя размеренной жизнью государственного служащего, которому все равно, что строчить отчеты, что руководить боевыми действиями. Он вставал между восемью и девятью часами утра и делал массаж либо у Керстена, если тот оказывался на вилле, либо у Гебхардта, чья частная лечебница находилась неподалеку в Гогенлихене. Между десятью и одиннадцатью часами Гиммлер просматривал боевые сводки и принимал решения. После обеда он отдыхал, потом снова совещался со своими штабными офицерами. К вечеру Гиммлер уже не мог сосредоточиться, поэтому после ужина сразу ложился. После десяти часов вечера рейхсфюрер обычно уже спал.

Гитлер, не ведая об угрозе столице, продолжал планировать свое стратегическое наступление на юге27, однако Гудериан был убежден, что сейчас гораздо важнее отогнать русских, пока они не перегруппировались для решающего удара. Для этого их необходимо было немедленно атаковать всеми имеющимися в наличии силами, на что Гиммлер, по его глубокому убеждению, был просто не способен.

Свой план Гудериан решил представить на штабной конференции, которую Гитлер созвал 13 февраля в берлинской канцелярии. Гиммлер приехал из своей лечебницы и, как и ожидал Гудериан, высказался против контрудара, заявив, что своевременно подготовить и доставить войскам боеприпасы и топливо будет просто невозможно. Гудериан записал свой разговор с фюрером, происходивший в присутствии Гиммлера: