…браслет жрицы покорно сполз с ее ладони и полетел вниз, растворившись в темноте. Ей показалось, что она увидела, как черная точка бесшумно юркнула в воду и исчезла навсегда.

«Навсегда», — повторила она, чувствуя, что зверь, измучивший ее, наконец расслабил жадные челюсти и в груди стало пусто и легко.

Темные воды Днепра, безмолвные и сильные, приняли в себя ее страх, ее смерть, даже не заметив такой малости.

То, что казалось ей огромным, стало неважным в сравнении с древней силой этой реки, огромностью мира, бесконечностью жизни.

«Я буду жить!» — сказала она себе.

…Через неделю ее нашли мертвой. В руке она сжимала оборванную нитку браслета, на которой остались всего две бусины: черная и темно-зеленая, почти неотличимая от первой своей темнотой.

— А-а-а-а-а-а!!!! — вырвалось из горла Миры. — А-а-а-а-а-а!!!! А-а-а-а-а-а!!!! А-а-а-а-а-а!!!!

Она слышала, как сотрудники с топотом несутся на крик. Знала, что когда они увидят ее, их лица станут испуганно-брезгливыми. Они вызовут «скорую», сочтут ее сумасшедшей окончательно и бесповоротно. Ее уволят. Люк бросит ее. Ее жизнь кончена.

Она знала все, но могла лишь истошно кричать, прислонившись к стене и зажмурив глаза. До тех пор, пока рот ей не заткнула удушливая тошнота.

— Это было вчера, — сказала Мира трясущимися губами. — С тех пор меня тошнит непрерывно. Рвет, как только подумаю о еде. Я не спала всю ночь — Люк выбросил мое снотворное. А утром поехала к вам. Вы догадались: я никогда не писала последний абзац. Но я сразу поняла его смысл. Если я попытаюсь еще раз уничтожить браслет, он… магия Вуду убьет меня. Я должна была убить свои произведения в тот же вечер, когда выбросила браслет с моста. Но я нарушила правила. И теперь выхода нет. Но у меня есть деньги…

Она неловко засуетилась, заерзала в кресле, пытаясь нащупать карман так и не снятого пальто.

— Вот, — плачуще произнесла она, протягивая ведьме горсть измятых купюр. — Я знаю, вы берете дорого — пятьсот долларов. Я готова дать больше. Я несколько месяцев не тратила деньги, мне ничего не хотелось… Но теперь я хочу! Очень хочу жить! Помогите мне, пожалуйста!

Мира торопливо выгребала сморщенные доллары из карманов, складывая их на столик между кресел. В комнате воцарилось молчание, но его царствование продлилось не дольше секунды.

— А вам не приходило в голову, что вы опять занимаетесь самовнушением? — с напором спросила Наташа, проигнорировав предостерегающий жест Иванны.

Как нередко бывало, в своем непреодолимом желании помочь — а в силе этого инстинкта Наташа могла дать фору даже ньюфаундленду — она набрасывалась на «утопающего» с дубиной в руках, которой с ходу оглушала несчастного по голове, дабы тот не отбивался от своего спасителя.

— Вы сами вдолбили себе в голову эту ерунду! — закричала она, вскакивая с кресла. — Сами доводите себя до самоубийства! Поглядите вокруг, на солнышко, небо, цветочки. И просто живите, потому что никакой магии не существует!

— Замолчи, — железно приказала ведьма.

Мира перевела обиженный, недоумевающий взгляд на Иванну. Она и впрямь накрутила себя своим рассказом и теперь тряслась от озноба. Внезапный крик певицы окончательно выбил ее из равновесия — так, со щелчком, выбивает пробки, и мир погружается во мрак.

— Вы не хотите помочь мне?.. — пролепетала она заплетающимся языком.

— Забудь это, — отчеканила Иванна.

Она редко прибегала к подобным вещам, ненавидя любое подавление человеческой воли, но сейчас ей было просто необходимо заставить Миру забыть об эмоциональном выпаде певицы, которой, несмотря на все благородство ее порывов, Карамазовой отчаянно хотелось набить морду.

— Забудь все! Забудь… Забудь… Забудь…

Запрокинув голову, писательница смотрела на нее — ее зрачки мутнели.

— Все будет хорошо… — сказала Карамазова. — Спите. Когда вы проснетесь, все будет хорошо. Я обещаю!

Мира послушно смежила веки.

— Что ты с ней сделала? — испуганно взвизгнула Наташа.

Карамазова зыркнула на нее так, словно собиралась испепелить взглядом на месте, и, не удостоив ответом, протянула руку к каминной доске, чтобы достать свой монокль.

— Бабушка родная, что это? — обмерла ведьма.

Она застыла, выпучив глаза и изумленно взирая на украшающую камин ретроспективу старых снимков.

— Ты видишь? Видишь? — вскрикнула Карамазова. В состоянии крайнего возбуждения ведьма схватила с полки два портрета. — Сергей Эфрон сидит как ни в чем не бывало! А Айседора крайне взволнована.

— Айседора? — напряглась Могилева. — Опять Айседора?! Слышать больше не хочу!..

— Ты только посмотри!

Наташа гордо отвернулась. (Все же успев заметить, что толстуха Айседора Дункан испуганно вцепилась в руку молодого мужа… Хотя — она могла дать руку на отсечение! — утром супруги сидели в совершенно иной позе.)

— Ерунда! — звонко провозгласила Наташа вслух.

Карамазова уже поставила рамки обратно и теперь сосредоточенно изучала другую фотогруппу, в центре которой стоял Михаил Булгаков.

— Булгаков нервничает, — огласила диагноз она.

Певица с любопытством поглядела на фото любимого писателя: вид у него и впрямь был нервозный.

«Вот доказательство: мир — это лишь наше представление о нем, — с апломбом рассудила Могилева. — И я, и Иванна так взволнованы, что нам сейчас даже невинный кактус может показаться угрожающим и зловещим».

— Странно, очень странно… — продолжала анализировать Карамазова. — Ни черта не понимаю!

Наташа понимала ровно столько же и с сомнением наблюдала за подругой.

Карамазова вставила в глаз монокль и, отойдя на несколько шагов, тщательно изучила спящую клиентку.

Монокль выпал из удивленного карамазовского глаза и повис на шелковом шнурке Ведьма обвела глазами комнату, словно бы где-то здесь — на полках, на письменном столе, на этажерке — лежал нужный ей ответ, и, видимо, не найдя его там, нахмурилась еще отчаянней.

— Ваня, — позвала Наташа.

Иванна дернула уголком рта:

— Потом.

На ее лице явственно читалось недоумение и интенсивная работа мысли. Она аккуратно ощупала свою черную шапочку, как будто та была последним местом, где мог прятаться запропастившийся ответ. И вдруг резко сдернула ее с головы и швырнула в кресло.